Солдат идет за плугом
Шрифт:
Эти слова и сейчас разносились над взволнованной толпой, заполнившей двор столовой.
Стоя на крыльце перед дверью, открытой для того, чтобы слышно было и находившимся внутри, говорил человек без шапки, коротко остриженный, в старой, но чистой одежде. Опрятностью веяло от всего его облика. По всему было видно, что это один из попавших в "черный список". Об этом прежде всего говорили его глаза, словно померкшие от долгого тюремного заключения, но все же более проницательные, более ясные, чем у других. Лицо у этого человека, носившее печать пережитых тяжелых испытаний, было энергичное
— Коммунистическая партия, от имени которой я выступаю, — это единственный защитник интересов угнетенных масс. Партия призывает вас на решительную борьбу. Средств к жизни может вполне хватить для всего народа, — говорил оратор. — Но не выпрашивать их надо…
Все возрастающий грохот в столовой помешал ему говорить. Обычно шум поднимали те, кто оставался без порции. Но сейчас это было что-то другое. Что же могло там происходить? Кто-то рванул вторую створку двери, и людям во дворе открылась небывалая картина. Her, внутри безработные вовсе не ссорились из-за тарелки супа у кухонного окошка. Окошка вообще не было — вместо него зияла брешь в стене. Орудуя ножками от столов, безработные продолжали увеличивать пролом. Под их ногами хрустели черепки разбитых мисок. С перекошенными от ярости лицами они разносили все на своем пути.
Первым в пролом ввалился какой-то бородатый старик. Оборванный, босой, со свисающими грязными космами волос, в коротких — на подростка — штанах, с ножкой от стола в руке, он был страшен. Окунув свое орудие в казан, где пыхтела мамалыга, он принялся жадно его облизывать. Следом за ним двинулся другой, тоже босой, но помоложе, с обветренным лицом. Рубашка, протертая на плечах, сутулая спина — все это обличало в нем грузчика. Бывший грузчик с презрением глянул на старика и, оттолкнув его локтем, одним движением опрокинул казан с мамалыгой в огонь.
— Собаке и той не пожелаю есть из барских рук!
Свалка и шум в столовой усилились.
А голос коммуниста звал безработных наружу, на площадь, к пароду.
— За счет безработицы и голода, — говорил оратор, — капиталисты думают увеличить свои барыши! Безработицу они используют как постоянную угрозу трудящимся, рычаг для снижения зарплаты, для удешевления рабочей силы. "Дескать, не подчиняетесь? Забастовка? Тысячи безработных готовы стать на ваше место". Хозяева хотят натравить нас на своего же брата — рабочего, против боевого единства пролетариата…
— Никогда этого не будет! — кричали из толпы.
— Не продадим свою пролетарскую честь!
— Лучше умрем!
— …В беспрестанно растущей массе безработных наша партия видит часть рабочего класса, наиболее тяжко страдающую от грабительской политики румынских оккупантов, подготавливающих войну против единственной страны в мире, где нет и никогда не может быть безработицы…
— Да здравствует Советская Родина!
— Долой оккупантов! Вон румынских бояр с бессарабской земли!
— …Когда партия борется против войны, — продолжал оратор, покрывая сильным голосом эти возгласы, — за освобождение Бессарабии, это значит — она борется за то, чтобы не было безработицы, чтобы лучше жилось всему народу! Товарищи! В Бессарабии полно войск. Правительство и
— Пусть говорит! Хотим его слышать! Пусть говорит! Доруца отделился от группы парней и девушек, стоявших вокруг Виктора, и поднялся на крыльцо столовой. Взрослый среди учеников, здесь он казался почти мальчиком. И щеки у него разгорелись совсем по-мальчишески.
— Мы сами не знали, что изготовляем капсюли для гранат! — выкрикнул он звонко. — Директор сказал нам, что это сифонные головки, и мы ему поверили. Потом узнали и перестали их делать. Но ведь мы успели их сделать тысячи, своими руками!
Доруца опустил голову.
— Ученика Пенишору исключили из школы, — продолжал он. — Не стерпело у парня сердце, он сын погибшего солдата, мать его — вдова. Он первый выложил им все начистоту… Директор угрожает нам тюрьмой. Но мы не боимся тюрьмы! Все равно не будем делать капсюли!.. Но что же будет с готовыми!..
Молодой оратор замолчал, словно ожидая ответа. Сотни людей молча смотрели на него. Тогда Доруца поднялся еще на одну ступеньку лестницы, чтобы народ лучше видел его.
— Пускай нас посадят в тюрьму, — крикнул он, — только бы знать, что вы не позволите бросать эти гранаты в людей!..
Виктор вынул из-за пазухи плакат и, натянув его на двух шестах, поднял над толпой. И тут же, гордо покачиваясь, взмыли в воздух другие плакаты.
После Доруцы говорила ученица женской ремесленной школы, затем один за другим стали выступать безработные. Они не рассказывали о том, с каких пор не работают, не говорили о своих голодных детях, а практически, деловито обсуждали, что следует предпринять. Нужно организовать демонстрацию в центре города, перед примарией. Если нагрянет полиция, собраться на другой улице. Колонна демонстрантов должна держаться сплоченно. Тогда будет меньше арестов. Сначала колонна пройдет через рабочие кварталы, мимо мужской и женской ремесленных школ. Демонстранты не должны поддаваться провокациям агентов охранки — гнать их из рядов! Идти дружно, стройно. Демонстрация за мир, за хлеб, за работу!
В одном из ораторов Доруца узнал бывшего учителя технологии Корицу. Куда девались его щеки-подушечки! По углам рта Корицы залегли две глубокие складки — след перенесенных тяжких страданий и вместе с тем знак воли и решимости. Корица говорил, что оккупанты держат народ в темноте, закрывают школы, выбрасывают учителей на улицу. Не свет им нужен, а народная темнота, помогающая им творить беззакония. Интеллигенция все яснее понимает, что нужно идти плечом к плечу с рабочим людом, с революционными борцами.