Солдат идет за плугом
Шрифт:
Вот башня кирхи смутно проступает из мрака, неподвижно чернеют дымоходы… А кто знает, что там скрывается за ними. Внезапно на одну секунду вспыхнул луч прожектора. Стали видны кирпичные домики, веранда со столиком, пышная цветочная клумба…
Солдат впивается глазами вдаль, пытаясь обнаружить признаки вражеской обороны, но перед глазами только эта веранда, цветы… Сноп света гаснет. И снова видна только башня кирхи, молчаливые трубы. Но вот опять ни с того ни с сего ему чудится эта цветочная клумба. Нет, за каждым дымоходом замаскирован пулемет,
— Вы женаты, Грегор? Может быть, и дети есть? — вернул его к действительности печальный и певучий девичий голос. Кристль шла рядом с ним в своей тоненькой белой блузке. Григоре ощущал тепло ее тела, и ему хотелось укрыть девушку от холодной ночной сырости.
— Нет, я еще холостой парень, — ответил он простодушно.
— А я помолвлена, — задумчиво протянула девушка. — Мой жених служит в особых частях. Он — в эсэсовском подразделении, во флоте.
Григоре остановился, неприятно пораженный, но тут же, слегка притянув Кристль к себе, весело заглянул ей в глаза:
— Я тебя буду звать по-нашему — Кристиной. Ладно? А жених твой заодно с фюрером отправился на тот свет.
Кристль строго приложила указательный палец к губам, приказывая ему замолчать.
— Не надо так, Грегор, — взволнованно прошептала она, — не надо. И знай: фюрер жив!
Она гневно отодвинулась и с детской гордостью объявила, что отец ее — гауптман Курт Блаумер — служит офицером на большом крейсере и награжден "Железным крестом" и корабль его, как говорит мама, бросил якорь в каком-нибудь западном порту, а может быть, пошел ко дну со всем экипажем…
О женихе она не упомянула.
Бутнару растерянно слушал ее, не прерывая; она замолчала, а он так и не нашел, что ей сказать.
— Теперь, узнав, кто мы, придут коммунисты и евреи и убьют нас. Так ведь? — спросила она немного погодя, ежась от сырости — туман становился все гуще.
Осколок луны, прорвав дымное облако, осветил эту одинокую девочку, что шла среди ночи в своей отсыревшей блузке, прилипшей к нежным холмикам груди, с белокурыми прядями волос, упавших ей на лоб, с горящими глазами; готовую принять неведомые муки.
— Почему — евреи? — проговорил он, не придумав другого вопроса, и, толкаемый жалостью, протянул к ней руку.
Но Кристль отшатнулась.
— Они нас ненавидят смертельной ненавистью, они мстят за то, что их истребляли без жалости. Решено было уничтожить их всех до единого, но не успели. Всех до единого!..
— И ты убивала? — спросил, содрогнувшись, Григоре.
— Я? — Кристль даже остановилась от удивления. — Я — нет. Они были заперты в лагерях. Я их никогда не видала, но я знаю, что они страшные, злые. Коммунисты и евреи хотели уничтожить всю немецкую нацию. А вы когда-нибудь видели их?
Григоре помолчал.
— Видел… — коротко сказал он. — А сколько тебе лет, Кристль?
— Скоро исполнится восемнадцать… Вы вправду своими глазами видели коммунистов и евреев? —
— У каждого на лбу рога, — ответил он с комическим ужасом, делая вид, что бодает ее двумя пальцами, — длинные, острые рога! Бу, бу!
Лицо девушки осветилось бледной улыбкой и тут же снова помрачнело. Подозрительность, недоверие, досада отразились на нем.
— Вон, видишь этот низенький домик? — перевел он разговор на другое. — Там живет седая учительница, у которой есть скрипка. Как только спустишься в долину… Поди-ка сюда, отсюда виднее…
Григоре потянул было ее за руку, но девушка уперлась и вырвалась, словно собираясь бежать.
Бутнару с горечью усмехнулся.
— Ну что же, если не хочешь сегодня посмотреть на скрипку, я провожу тебя домой. В другой раз придешь сюда сама. Ладно?
Девушка на секунду остановилась в нерешительности, пристыженная мирным тоном и выражением лица солдата. Ее большие глаза, которые только что кололи его враждебным взглядом, теперь блестели влажно и печально.
Григоре шагнул к ней.
— Кристина!
— Кристль… — прошептала она с детским упрямством. И вдруг, искоса глянув в сторону, вскрикнула и пустилась бежать.
Теперь и Григоре заметил ломаную тень человека с ружьем под мышкой. Он обернулся — перед ним стоял Юзеф Варшавский. Он напряженно вглядывался во тьму, где исчезла немецкая девушка.
Они зашагали к замку.
— Прямо не знаю, как тебе объяснить… — заговорил Бутнару, помедлив.
— Гм, да… — пробормотал ефрейтор, погрузившись в раздумье.
Он шел, понурившись, молчаливый и раздраженный, как разведчик после безуспешного поиска.
Около замка они встретили "батю".
— A-а, це вы?! — начал он с притворным удивлением, окидывая Юзефа недоверчивым взглядом. — А я тут усе бьюсь с той клятой гитлеровской экономикой, понимаешь… Выпускал, понимаешь, подлюка, ботинки на деревянной подошве. Вот и Иоганн такую гадость носит…
Убежав и покинув Григоре одного среди дороги, девушка постепенно успокоилась и пришла в себя: хотя блузка ее отсырела и была холодна как лед, хотя она бежала одна в ночи, боясь темноты и еще больше низенького человека с ружьем, ей все же нравилось приключение, страшная встреча, опасность! Да, ей угрожала опасность — как на фронте!
Добравшись до дому, она почувствовала, что очень голодна. Мать не спала. Она лежала, задумчиво глядя в потолок. А Кристль тихо, словно стараясь не разбудить ее, заглянула во все кастрюльки, пошарила в мешочке, пожевала что-то и улеглась. Приятная истома понемногу охватила все ее тело; Кристль почувствовала, что всем ее существом овладевает сон, как это бывает после целого дня трудной работы.
Матери она ничего не рассказала, но воображение ее разыгралось. Разговор, происшедший в этот вечер, должен был иметь продолжение.