Солдат идет за плугом
Шрифт:
Треск пощечин, похожий на лай пулемета, слился в ушах солдата в непрерывный гул.
Потом, когда лейтенант застегнул пуговицу на перчатке, наступила минута неловкости. Оба молчали. Казалось, что офицер все-таки порывается что-то сказать. Но, немного поколебавшись, он надвинул козырек на глаза, круто повернулся и вышел вон.
Григоре потом много раз хотел спросить у лейтенанта, почему он бил его тогда в мастерской. Но не спрашивал. Он брался за флуер и в его журчащих переливах топил горькие мысли…
Играя,
Потом… Что было потом? Полк был переброшен в пограничный Криулянский лес, подступивший вплотную к Днестру. Лесная чаща должна была скрыть от большевиков приготовления румынских войск к переходу через Днестр.
Это было весной тысяча девятьсот сорокового года.
По тенистым лесным дорогам двигались пушки, запряженные волами. Дубовые стволы шли на блиндажи, на месте выкорчеванных вековых деревьев устраивали минометные гнезда.
Григоре хотелось найти себе спокойный, укромный уголок, где бы можно было поиграть на флуере. Как-то под вечер он долго бродил по лесу, пока не наткнулся на старое узловатое дерево, сохранившее нетронутую временем пышную вершину. Он взобрался наверх и, раздвинув ветки, не мог удержаться от изумленного возгласа. Перед ним открылись величавые и спокойные днестровские просторы. Внизу у кромки леса небо отражалось в реке. Взгляду открывалась безграничная даль.
Все было полно тишины и покоя. Глаза упивались этой красотой, будившей волнение и радость, а в сердце звучал протяжный печальный напев:
Днестр, на берегу твоем Лишь трава да бурелом…С тех пор, засыпая и просыпаясь, солдат видел перед собой Днестр. Улучив свободную минуту, он решил еще раз сходить к реке. Проходя мимо офицерской палатки, Григоре вдруг увидел лейтенанта верхом на его рыжем, в белых чулках коне. Спиря сидел в седле скрючившись, чуть не уткнувшись лицом в холку, а глаза его под низко надвинутым козырьком воровато бегали по сторонам.
Бутнару отдал ему честь по всей форме:
— Здравия желаю, господин лейтенант, разрешите обратиться! — неожиданно сказал он ему в это ясное утро. — За что вы били меня тогда, в оружейной?
Рыжий вздрогнул под Спирей, офицер глубже вдел ноги в стремена, ударил коня шпорами, и тот, почувствовав, что седок отпустил поводья, бешено рванулся вперед… Поджарая фигура лейтенанта, пригнувшегося к гриве коня, еще раз мелькнула — уже совсем маленькая — где-то далеко и скрылась из виду.
Откуда было знать ему, солдату Григоре Бутнару, что этот самый день, когда он наконец осмелился задать вопрос господину лейтенанту,
С тех пор этот день сливался в его памяти с воспоминаниями о детстве, о солнечном утре в раздольной цветущей степи, о синеве неба. В журчанье днестровских волн слышалась ему ласковая песня матери.
С этого дня обрел он голос, чтоб говорить с такими, как Спиря…
Григоре сидел в кресле с плетеной спинкой. Перед ним стояла Кристль — гордая, суровая, точно изваяние. Ее скрипка уже не пела нежно, как раньше, — смычок с силой ударял по струнам, словно что-то резал, кромсал.
"Эх, нету здесь моего флуера! Он бы укротил, смягчил эту немецкую песню…"
И Григоре начал тихонько, несмело читать нараспев:
Дудочка из бука, Нет роднее звука…Скрипка умолкла. Кристль отложила ее, подошла к солдату и, полная удивления, попросила читать дальше. Григоре прочел до конца старинную народную балладу о Миорице. Девушка слушала его озадаченная — эти звучные стихи на непонятном языке нравились ей. Он стал, как умел, пересказывать ей балладу по-немецки.
Слушая его, девушка просветлела, как в ту минуту, когда она увидела крестик, и подошла еще ближе к нему.
Григоре хотелось встать, уступить ей место, но он боялся пошевелиться.
Он посмотрел на зеркало, что мерцало в углу на никелевой подставке, и увидел в нем лицо Кристль — такое нежное, юное, взгляд ясный, как заря. Она стояла так близко от него, что он слышал стук ее сердца… И вдруг, чуть подвинувшись, он увидел и свое отражение — смуглое обветренное лицо, лоб, прорезанный ранними морщинами, хмурые глаза, впалые щеки… Нет, он не осмелится даже в мыслях… он не имеет права…
— Зачем тебе это, Грегор? — спросила Кристль, мягким движением взяв у него из рук пилотку и надев ее на голову солдата. — Это тебе не идет, ты совсем не военный.
Она отложила пилотку в сторону, на столик. Григоре все глядел на зеркало.
И, словно отгоняя какую-то мучительную мысль, споря сама с собой и, может быть, впервые почувствовав женскую нежность, она снова повторила:
— Нет, ты совсем не военный!
Она провела кончиками пальцев по его уже высохшим, взъерошенным, жестким от колодезной воды волосам и выбежала из комнаты.
В сенях Кристль наткнулась на учительницу.
— Спасибо за скрипку! Вы тоже любите музыку? — спросила она, чувствуя смутное желание сблизиться с этой едва знакомой женщиной.
— Люблю, — печально и ласково ответила фрейлейн Кнаппе, слегка погладив девушку по волосам, — люблю. И я хочу, чтобы ты пришла ко мне еще. Обещаешь прийти?
— Да… — тихонько ответила Кристль с доверчивой улыбкой и, вдруг порывисто обняв ее на мгновение, торопливо вышла на улицу.