Солдатами не рождаются
Шрифт:
– Зачем ты рассказала? – спросила ее Таня.
– А я тебя жалею. Не хочу, чтобы ты зря за ним страдала. Ты на меня не обижайся.
– Я на тебя не обижаюсь! А где он сейчас?
– Не знаю, – сказала женщина.
И Таня пошла искать Дегтяря. Он увидел ее издали, но сделал вид, что не заметил, и зашел в землянку, где жили мужчины. И она час ходила вокруг этой землянки и ждала, потому что не могла отложить разговор с ним. И когда он вышел и уже не мог притвориться, что не видит ее, и, улыбнувшись, сказал: «Здравствуй!» – и протянул ей руку, она тоже протянула ему руку, потому что он все равно был ее боевой товарищ, и спросила:
– Правда,
И он понял по ее лицу, что врать бесполезно, и признался нехотя: «Да, был вроде с ним такой разговор, да мало ли о чем мы, мужики, между собой треплемся! Ты внимания поменьше обращай».
Ей хотелось ударить его по лицу, но она не ударила, потому что он все-таки был ее товарищ, а сказала только: «Тогда прощай!» – и пошла. Но он догнал ее, схватил сзади за руки, повернул и, полный веры в себя, медленно, с силой прижал ее к себе и наклонился, чтобы поцеловать. И тут, вырвав руку, она ударила его, хотя он был ее товарищ, со всего размаху ребром руки по глазам. И он зажал рукой глаз и отшатнулся. А она повернулась и пошла, не оглядываясь.
Наверно, она была какая-то ненормальная, не такая, как она слышала и читала про других. Уже второй раз в ее жизни человек, с которым она жила и которого, казалось, любила, вдруг сделался для нее глупым и подлым, и у нее в ту же самую минуту ничего не осталось к нему. Она уже не представляла себе, как дальше жить с ним, и когда он нагнулся к ней и потянул ее к себе, она ничего не почувствовала, кроме боли в руках, там, где он сжал их, и неприязни к его близкому тяжелому дыханию, которое вдруг показалось ей нечистым.
Наверно, Дегтярь был зол на нее, потому что через несколько дней она, случайно проходя мимо, слышала, как он, сидя у костра, грубо хвастался другим мужчинам. Вот тогда-то Каширин и вызвал его, чтоб «не звонил», а потом позвал ее и спросил: «Было или не было?» – «А зачем вам?» – спросила она. «А затем, что если было, то хватит с него, что хвоста ему накрутил, а если не было – накажу». – «Было, – сказала Таня, – но больше не будет. Можете об этом не думать!»
А еще через неделю, когда началось немецкое наступление на лес, Дегтяря притащили на волокуше. Он был без сознания, с разорванным миной животом. И она вытаскивала у него из внутренностей большой, в палец, осколок, и укорачивала и зашивала разорванные кишки, и делала все, что только могла, чтобы спасти его, но когда он, так и не придя в сознание, все-таки умер от потери крови, ей было жаль его просто как товарища, как одного из самых храбрых людей в бригаде. А потом одна за другой пошли смерти, и тяжелые ранения, и операции, и каждый день приходилось переходить с места на место – целых две недели. Пока не вырвались из кольца, был самый настоящий ад, и она почти не вспоминала о Дегтяре, не было времени. А потом, когда наступила передышка, подумала о нем равнодушно, а о себе – с запоздалой досадой; теперь, когда этот человек умер, в том, что между ними случилось, тем более некого было винить, кроме самой себя.
Воспоминания никогда не бывают настолько далекими, чтобы ничего не значить. Даже те из них, на которых уже, казалось, стоит крест, вдруг снова приходят и начинают что-то значить.
И то, что Таня снова вспоминала сейчас о Дегтяре, значило для нее, что, как бы там ни было у нее и с мужем и с Дегтярем, это не отняло у нее потребности любить и совершать счастье для себя и для другого человека. «Совершать
Она взяла платье и, приложив к себе, простояла несколько минут перед висевшим на стене зеркалом. Зеркало было боковой створкой трельяжа. Глядя в зеркало, она вспомнила, как Суворова говорила, что отломала его от трельяжа там, в Ростове. «Отломала и сунула в чемодан, думала, глядеться в него буду…»
Приложив платье, Таня прикинула, как подобрать подол и сколько убрать в талии. Прикинула так, словно в самом деле собиралась это делать.
Улыбнувшись в зеркале понравившемуся ей синенькому узору и своей собственной бабьей глупости, она сложила платье вдвое и еще раз вдвое и, сунув вместе с лодочками в рюкзак, стала собираться на толкучку: надела ватник и повязалась материнским платком, чтобы не идти на толкучку в форме.
В дверь громко постучали.
– Войдите!
В комнату вошел летчик в низко, по щиколотку отвернутых унтах и в шлеме с длинными, болтавшимися, как у охотничьей собаки, ушами.
– Ищу военврача Овсянникову, – с акцентом сказал летчик, глядя на Таню так, словно она ни в коем случае не могла быть военврачом Овсянниковой.
– Это я, – сказала Таня и стащила с головы платок.
– Тогда будем знакомы! – Летчик протянул ей руку. – Мансуров.
Он был худенький, черненький, совсем молодой, с квадратиками младшего лейтенанта на голубых петлицах шинели. «Наверно, лет на пять моложе меня», – подумала Таня. Она ждала, что будет дальше, совершенно не представляя, зачем пришел к ней этот летчик-узбек. Позавчера Малинин говорил ей, что в воинской части – шефы завода – тоже хотят, чтобы она выступила у них. Может быть, он оттуда, от этих шефов?
– Если хотите с нами лететь, – завтра в шесть утра будьте у штаба округа, – сказал летчик. – Послезавтра доставим вас в штаб Донского фронта, а оттуда уж сами доберетесь.
– Погодите, – сказала Таня. – Я что-то плохо соображаю. – У нее мелькнуло в голове, что все это вместе взятое – ответ Серпилина на ее письмо, но она отмахнулась от этой мысли, слишком похожей на чудо.
Летчик рассмеялся ее удивлению.
– В военно-санитарном управлении округа на учете состоите?
– Состою.
– Мы туда на вас вызов привезли от начштаба Тридцать первой.
– От Серпилина! – воскликнула Таня.
– По фамилии не знаю. Командир корабля вчера лично в руки отдал пакет начальнику военно-санитарного управления и сказал, что если решение будет вас отправить, то завтра можем захватить вас: три машины с завода гоним. А бригвоенврач ему сказал, что когда вызовет вас и поговорит, тогда и поедете. А командир корабля взял в общей части адрес и приказал мне с утра найти вас и сообщить, что бумага на вас лежит у бригвоенврача.
– Большое вам спасибо, – сказала Таня и крепко пожала руку младшему лейтенанту. – Как это вы только меня нашли?
– Как-нибудь понемножку ориентируемся и в воздухе и на земле, – засмеялся младший лейтенант, – тем более что я здесь, на Бешагаче, родился. Отец и мать рядом живут. Как думаете, удастся вам с нами полететь? – спросил он весело. Мысль, что с ними полетит эта молодая женщина, радовала его.
– Конечно, с вами! – сказала Таня, даже не успев подумать, как она все сделает за один день и что будет с матерью, когда мать узнает. – Куда вы сейчас, не к центру?