Солдатами не рождаются
Шрифт:
– Ну что ж, поздравляю. – Малинин наконец поднял глаза на Таню. – Мать уже обрадовала?
– Сказала.
Таня посмотрела ему в глаза, и Малинин, прежде чем она успела что-нибудь сказать, понял ее просьбу.
– Ладно. Все понятно. Письма ей пиши. Как ни долго идут, а коли часто пишешь, так и часто приходят. Мне уже пришлось с некоторых требовать, чтобы писали домой, дурака не валяли. Смотри, чтоб замполиту твоей части такое письмо не пришло.
– Что вы! Я, если бы поездом ехала, еще с дороги бы написала.
– С дороги можно и не писать. Лишние
– Я маме часто буду писать. Только вы ее тоже поддержите первое время. Очень уж она сегодня… – Таня, не договорив, покачала головой.
– А как ты думала… – сказал Малинин. – Она, может, на этом всю свою жизнь строила, что ты не уедешь. Хоть ты ей и сказала, а все же надеялась: вдруг не возьмут или где-нибудь здесь оставят. Девка все же, а не мужик. Она не слепая, видит, что и тут тоже ходят врачи в шинелях, не все на фронте… Да и без шинелей ходят. А ты раз топором: завтра лечу. И по лицу видать, что рада. Тоже и это мать поняла, не дурей меня. Думаешь, легко?
Когда Малинин сказал «и без шинелей ходят», Тане показалось, что он подумал о ее бывшем муже.
– Алексей Денисович, у вас Колчин был?
– А что, приходил к тебе после этого, Лазаря пел? Да? Удивляешься, что угадал? А он для меня ясный, как дважды два. Умирать боится, а жить не умеет. Испугался, что раскопаю, где броня взята и чем за нее заплачено, – вот и побежал к тебе.
– А вы что, только припугнули его?
– Для чего же его зря пугать, – хмуро сказал Малинин. – Мне уже на такие бирюльки времени в жизни не остается. А ты что, в самом деле за него просить хочешь?
– Нет, – сказала Таня. – Я просто подумала: зачем он там, на фронте?
– Э, нет! Это мысль не с того конца. Попадет на фронт – подберут работу. А если такую философию, как ты, развести да опубликовать, много таких негодящих найдется: рад бы душой, да боюсь, пользы не принесу! Ничего, принесет!..
– Откуда только такие люди берутся? – задумчиво сказала Таня, словно еще раз взвешивая сейчас все свое прошлое с этим человеком.
– Оттуда, откуда и все, – сказал Малинин. – А вот такие люди, как ты, откуда, интересно? – Он остановился и поглядел ей в глаза. – Откуда такие глупые бабы бывают, что за таких мужиков замуж выходят? Не откуда он, а откуда ты такая?
– Верно, глупая… – покорно сказала Таня.
– Насчет матери не бойся, – сказал Малинин, когда они молча прошли еще несколько шагов. – Ее из ума не выпущу. Тянет она, конечно, сверх сил. Не только совесть, а и характер надо иметь, чтобы, смену отработав, недоедающему человеку еще идти и вокруг котлов да вокруг хлеба дежурить. А что делать? Слыхала, какая у нас история с завстоловой вышла, мать говорила?
– Говорила. Сказала, что ей десять лет дадут.
– Это, значит, наши бабы еще до суда ее приговорили.
– А скоро суд будет?
– Не знаю. Она не одна в деле. Еще трех спекулянтов забрали да мужа ее сегодня с поезда сняли. С мануфактурой. Он из Фрунзе сахар возил, отсюда – рис, а из Москвы – мануфактуру.
– Он правда майор? – спросила Таня, вспомнив свою первую
– Назывался майором, – сказал Малинин. – С ним долго говорить не будут. Петлицы сорвут, перед трибуналом поставят, высшую меру дадут, штрафбатом заменят – и давай воюй! А у этой стервы дети. А детей в детский дом брать придется. И придется им объяснять, где их мать и где их отец и почему мы их сиротами сделали… а не сделать нельзя. Значит, завтра улетаешь – это без перемен?
– Без перемен.
– Жаль. Хотел от тебя завтра еще раз пользу иметь. Сержант, Герой Советского Союза Рахим Ахмедов, здешний, ташкентский, после ранения на побывку приехал и третий день по заводам выступает; сообщили, что завтра в перерыв у нас будет. Возможно, Юсупов, секретарь ЦК, сам его привезет. Имел в виду, чтоб и ты на том митинге выступила. Ну да ладно, бывай! Ты теперь, как говорится, уже отрезанный ломоть. – Малинин крепко пожал Танину руку, посмотрел на расстилавшийся кругом залитый жидкою грязью заводской двор и вдруг сказал: – Взяла бы, что ли, меня с собой на фронт, а?..
И была в его словах такая тоска и усталость и такое вдруг вспыхнувшее желание, ни о чем не думая, обо всем позабыв, уехать на фронт и поставить там жизнь ребром и сгореть, если придется, хоть за одни сутки, да с треском, а не с копотью, что Таня даже вздрогнула от его голоса.
– Я бы с удовольствием, Алексей Денисович, – растерянно сказала она, совершенно не представляя себе, что вообще можно сказать в ответ на это.
– Ты бы с удовольствием, и я бы с удовольствием, – сказал Малинин. – О наших удовольствиях после войны подумаем. Будь счастлива. – Он еще раз крепко пожал ей руку, повернулся и, ссутулив широкие плечи и закинув за спину руки, пошел к себе в партком.
27
Захаров вошел в избу, мельком взглянул на поднявшуюся в углу с лавки маленькую женскую фигурку и, на ходу сваливая с плеча распахнутую бекешу, спросил у подскочившего помочь адъютанта:
– Начальник штаба у себя?
– Так точно.
– Один?
– Так точно.
Захаров толкнул дверь во вторую половину избы.
Серпилин, сидевший за столом над картой, недовольно поднял глаза: приказал адъютанту до тринадцати без крайней нужды никого не пускать.
– Здравствуй, сиди. – Захаров тиснул Серпилину руку и сел напротив. – Как думаешь строить свои дальнейшие взаимоотношения с Батюком?
– Как положено начальнику штаба армии с командующим.
– Брось, – сердито сказал Захаров. – Я не формально, а по существу.
У него у самого только что вышел крупный разговор с Батюком, и он еще не остыл. Сначала решил вызвать начальника штаба к себе, но передумал и зашел сам – хотел подчеркнуть, что дело не в форме.
– Долго я еще буду болтаться между вами как главноуговаривающий?! Плохо подхожу для этой роли.