Солдатами не рождаются
Шрифт:
– Отношения в целом, считаю, складываются нормально, – сказал Серпилин.
Захаров исподлобья посмотрел на него. С минуту оба молчали.
В общем-то, сказанное Серпилиным было близко к истине. Вопреки ожиданиям, он сработался с Батюком. И не потому, что сглаживал углы, а, наоборот, после двух резких стычек.
После первой – еще до начала наступления – Батюк попробовал с ним расстаться, но в штабе фронта не посоветовали.
После второй – уже в ходе наступления, когда командующий фронтом при докладе с первых же слов поддержал вариант решения, который отстаивал Серпилин, – Серпилин ни одним словом не дал понять, что Батюк был за другой
После этого все шло более или менее нормально – до сегодняшнего утра.
Батюк нервничал, хотел непременно первым, раньше соседей разрезать немцев и соединиться со сталинградцами, с 62-й армией. С вечера сам уехал в одну из своих отстававших дивизий – толкать, беспокоился, что 111-я, вырвавшаяся клином вперед, обнажила фланги. Требовал, – кровь из носа! – чтобы две соседние к утру вышли на один уровень с ней.
А ночью ужо без Батюка, уехавшего на левый фланг, командир другой правофланговой дивизии доложил, что разведка боем подтвердила прочность немецкой обороны и в намеченные для ее прорыва сроки он не укладывается – не успел подтянуть артиллерию и подвезти боеприпасы, – и попросил у Серпилина добавить ему еще шесть-семь часов на подготовку.
– А о чем раньше думали? – спросил Серпилин.
– Метель подвела.
Но это была от силы полуправда. Подвела не только метель. Подвел характер – не хватило решимости сразу же сказать командующему, что предложенный им срок нереальный.
– Ждите, свяжусь с командующим и позвоню, – сердито ответил Серпилин и стал искать Батюка.
Но Батюк все в той же метели где-то застрял – из одной дивизии выехал, а в другую не прибыл. Приходилось брать ответственность на себя.
Серпилин в душе считал, что на активную операцию – удар в основание нашего клина – немцы при сложившейся обстановке не пойдут, и за фланги 111-й не боялся. А в то же время чувствовал по донесениям, что перед ее соседом справа действительно крепкий орешек. Немцы еще сильны. На легкий хлеб рассчитывать не приходится, и швырять под огонь пехоту, пока не соберешь артиллерийский кулак, бесцельно. Шесть-семь часов на это, пожалуй, жирно, но необходимый минимум надо добавить.
Он позвонил в дивизию и от имени командующего разрешил отодвинуть срок наступления.
Из-за этого, когда вернулся Батюк, и загорелся сыр-бор.
За ночь ничего не произошло: по клину немцы не ударили, артиллерия уже подтянулась, и части дивизии вышли на исходные рубежи для атаки. Серпилин оказался прав, и Батюк это поникал. Но сам факт отмены его предыдущего приказания, хотя бы и от его имени, привел Батюка в бешенство.
Серпилин понимал, что случай из ряда вон выходящий, но оправдывался тем, что внес коррективы, учитывая сложившуюся обстановку и донесение командира дивизии, что на его участке немцы обороняются исключительно упорно. С этим следовало посчитаться.
– Значит, с фрицами считаешься – это для тебя основной фактор! – сказал Батюк.
Серпилин сказал в ответ, что с силой сопротивления противника приходилось считаться всю войну, видимо, придется и впредь.
– С фрицами считаешься! – яростно повторил Батюк. – А с командующим не считаешься! Приказ для тебя не приказ! Колхозник ты, а не начальник штаба!
Он хряснул кулаком по столу и крикнул:
– Уходи, не задерживаю!
Серпилин откозырял и ушел к себе.
Приказание, которое он отдал от имени командующего, так и не было отменено – на это у Батюка ума хватило.
Но думать о том, как сегодня, подводя итоги дня, они сойдутся с Батюком и поглядят в глаза друг другу, было трудно.
– Отношения, в общем, нормальные, – усмехнулся Захаров. – А в частности, командующий второй раз ставит вопрос: или ты, или он.
– Перед кем? – спросил Серпилин.
– На данный момент – передо мной. Люди жизни кладут, все отдают, чтоб на Сталинграде – точку, а вы склоки устраиваете! Коммунисты называется!
– Не ожидал это от вас услышать.
– Мало ли чего ты не ожидал! – огрызнулся Захаров. – Только нам и не хватает в разгар операции начальника штаба менять! Ты здесь полезен и сам это знаешь.
– Я здесь полезен, пока провожу в жизнь то, что считаю верным и грамотным, – сказал Серпилин. – А если поставлю себя в положение, когда не смогу этого делать, то здесь я уже не полезен. Может, на другом месте и с другим командующим буду полезен, а здесь нет. Пусть снимет, если сможет. Обругал меня за то, что я с противником считаюсь. По сути, намекнул, что трус. Независимо от оценки противника, видишь ли, надо действовать. Кто и когда нас этому учил?
– Подумаешь, обругал! – сказал Захаров. – Не барышня.
– Вот именно, не барышня, а начальник штаба армии.
– Мог бы понять, что нервничает он, – примирительно сказал Захаров. – Спит и видит первым с Шестьдесят второй соединиться!
– Спит и видит! – сказал Серпилин. – Я это тоже сплю и вижу. Но безграмотно воевать из-за этого не буду. Из-за того, что соседи соединятся на час раньше, чем мы, войны не проиграем и Советскую власть не загубим. Трус я, видите ли, потому что боюсь лишние головы класть! А он по старинке каждого километра оголенного фланга боится и готов из-за этого «чудеса» творить. Так он – храбрый, а я – трус. Я считаюсь с тем, что немцы исключительно упорно и грамотно обороняются, – я трус! А он дрожит, что они нам клин подрежут, когда они на такие наступательные действия в данное время и в данном месте уже не способны, – он храбрый. Я, видишь ли, переоцениваю, а он… – Серпилин сердито махнул рукой.
– Что замолчал? Договаривай.
– Не положено по службе договаривать то, о чем подумал.
– А ты договори. Все же лучше, чем в себе оставить. Тем более что мы вдвоем.
Серпилин поднял глаза на Захарова и вздохнул:
– Ну скажи мне сам, Константин Прокофьевич, раз мы с тобой действительно вдвоем. Говорит человек – пехота, пехота! Наша пехота способна чудеса творить! А сам, кроме пехоты, ничего не знает и ничем управлять не умеет, хотя и считается, что артиллерист, потому что во время оно шестью трехдюймовками командовал. Так что же, спрашивается, мы должное отдаем пехоте, когда требуем от нее, чтобы она без ума, с одним «ура» шла? Нет, я с ним эту песню хором петь не буду.
– А кто тебя просит? – сказал Захаров. – Но ты для пользы дела все равно должен найти общий язык с командующим и сам знаешь это. Объяснять тебе, что ли? Маленький? Найди форму, чтобы выйти из этой свары. Раз ты умный, ты и найди.
– Извини, – сказал Серпилин, – но меня учишь тому, чего сам не делаешь.
– Неправда! Когда дело требует, делаю! Наступаю на горло собственной песне. Неправду говоришь и знаешь, что неправду. Подумаешь, обиделся – колхозником его назвали!
– На колхозника-то я не обиделся, да в одном колхозе с Батюком тяжело состоять.