Солдаты невидимых сражений
Шрифт:
— Кто дал вам этот паспорт?
— В милиции получил.
— Когда?
— До войны еще.
— В каком же это было году?
— В сороковом.
— Кто тогда был начальником милиции?
— Забыл, — еле выговорил Сурский и разразился сухим исступленным кашлем, которому, казалось, не будет конца. — Христа ради, ради всего святого, дайте мне стакан водки!
— Вы больны, вам нельзя пить…
— Черт с ним, все равно…
— Вы лжете, выдавая себя за лесника, за Сурского и за члена партии, помогавшего партизанам. Кацко расстрелян
— Как всех, — последовал ответ.
— Как же? Расскажите по порядку, какие вы заполняли документы, куда вас вызывали для беседы, для решения вопроса о приеме в партию, где и у кого вы получали партийный документ?
— Много воды утекло с двадцать восьмого года, всего не припомнишь, — сказал Сурский после некоторой паузы. — С годами память начинает часто подводить…
— Вы сразу получили партийный билет или до этого вам давали другой документ?
— Да, мне сразу вручили этот партийный билет.
— Что вам известно о кандидатском стаже в нашей партии?
— Я очень утомлен и потому, наверное, плохо соображаю.
— Попрошу ответить еще на один вопрос: из какого расчета вы платили членские взносы по двадцать два рубля в месяц и всегда ли вам в билете ставили такой штамп «уплачено»?
Сурский не ответил и на этот вопрос. Он еще раз сослался на усталость и попросил сделать перерыв.
— Почему вы уже не просите освободить вас? — спросил Набатов.
Тот развел руками и молча смотрел в глаза Набатова с невинным выражением.
— Прошу ответить, — настаивал Набатов, — как вы платили членские взносы?
— Знаете… Я преклоняюсь перед вами, перед вашей проницательностью и убийственной логикой. Я хотел вам выложить всю душу после отдыха или после стакана водки…
Но видя, что Набатов не намерен предложить ни того ни другого, задержанный рассказал, что он родился на Украине, служил в царской армии поручиком, с частями Деникина воевал против Красной Армии, потом был в Польше, Румынии, в Турции, перебивался, как эмигрант, с хлеба на воду и во всех бедах винил новую Россию. Чем чаще упоминалось о ней в зарубежной прессе, тем больше злобы накапливалось у эмигрантов. Он не скрывал, что ненавидел Советский Союз, и был готов бороться против него, но потом как-то все изменилось. Захотелось вернуться на родину. Это желание осуществилось только во время войны, когда немцы оккупировали Украину. Однако жить в родных краях этому бродяге-эмигранту пришлось недолго, так как фашистских захватчиков выгнали, и оставаться дома было нельзя. Он пошел вновь блуждать по свету. Сколько-то жил в одном селе, в другом, а затем в доме лесника, где и был задержан.
— Почему же вы не эвакуировались с немцами? — спросил Набатов.
— Когда они отступали, я был мертвецки пьян…
Набатова передернуло, но он ничего не возразил, только улыбнулся. Зная
Где-то недалеко разорвались снаряды. На артиллерийский налет противника ответили наши батареи. С потолка и со стен землянки сыпалась земля, мигала керосиновая лампа. Набатов взглянул на задержанного, и ему показалось, что в полумраке сидит не ничтожный алкоголик, а какой-то злой дух с искрящимися, как у дикой кошки, глазами и перекошенным от злорадства ртом, который вот-вот захохочет.
Но задержанному было не до смеха. Он но мог оценить, какое впечатление произвел его рассказ на Набатова, и ожидал, о чем еще спросит капитан.
— Значит, вы не тот, за кого себя выдавали? — спросил Набатов.
— Как видите.
— В таком случае назовите свою настоящую фамилию.
— Тогда мне пришлось бы многое объяснять вам. Уверяю вас, я ничего не буду скрывать, сделайте перерыв.
— Где вы взяли партийный билет, паспорт и эти рецепты на имя Сурского?
— Вы сомневаетесь в правдивости моих показаний? Это вполне естественно. Ваше положение обязывает к этому. Но прошу поверить, что я покаялся не для того, чтобы заслужить снисхождение. Нет, мне оно не нужно. Я для новой России делал только плохое и за это приму любое наказание. Я для вас враг, хотя и раскаявшийся в последнюю минуту, понявший ошибку целой жизни своей. Поздно, правда, но такова судьба. Я буду доволен тем, что умру с чистым сердцем русского.
— Где же все-таки вы взяли документы?
— В домике лесника Сурского, — последовал ответ, который чуть не вывел Набатова из обычного равновесия.
Сдерживая себя, он спросил:
— Вы будете отвечать на мои вопросы?
— Я отвечаю.
— Вы лжете.
— А что я должен делать? Я столько врал за свою жизнь и мне столько врали, что теперь… Допрашивайте меня! — вдруг повысил он голос, как бы испугавшись своей откровенности.
— Говорите.
— Вы чиновник ГПУ или классная дама? Бейте меня, пытайте раскаленным железом…
— Дальше, — спокойно заметил Набатов.
— Я готовился к пыткам, к смерти. — Но тут же он стал просить прощения: — Сказывается сила пропаганды, которую нам преподносили немцы лошадиными дозами… Прошу извинить… Не откажите папиросу!
Так продолжалась борьба между этими столь различными людьми, в ходе которой Набатов припомнил показания ранее разоблаченных им агентов немецкой разведки, выходцев из эмигрантского националистического болота, Голубовского, Сахно, Грицко. Почему-то вспомнил красноармейца Кубинова с червяком. «Червь… скорпион… клещ…» — стучало в усталой голове. Затем он несколько раз мысленно повторил слово «клещ». «Да, это «Клещ», сомнений быть не может, — думал он и хотел уже крикнуть: «Ты же, поганая тварь, «Клещ» — предатель и махровый шпион». Но возгласа не последовало. Набатов знал, что такой преступник как «Клещ», мог ответить на это «да», но засмеяться и больше не сказать ни слова.