Солнце клана Скорта
Шрифт:
— Вот, это вам, дон Карделла. Как было условлено.
Мужчина улыбнулся и сунул конверт в карман своих полотняных брюк.
— Вы не пересчитаете? — с удивлением спросила Кармела.
Мужчина снова улыбнулся, показывая всем своим видом, что подобная предосторожность излишня, кивнул ей и исчез.
Кармела осталась стоять на паперти. Вся процедура продлилась всего несколько секунд. Теперь она была здесь одна. Все кончено. Эта встреча, мысль о которой преследовала ее несколько недель, этот срок платежа, который лишал ее сна по ночам, только что прошла, и ни вечерний ветер и никакие звуки на улице не отметили эту минуту каким-то особым знаком. Но тем не менее она чувствовала: только что ее судьба пошла по новому пути.
Скорта заняли много денег,
Дон Карделла был последним заимодавцем Кармелы. Она обратилась к нему несколько месяцев назад, чтобы отдать деньги, которые была должна хозяину кафе на корсо. Дон Карделла был ее последней надеждой. И он воспользовался этим, получив от нее больше чем вдвое того, что одолжил ей, но таково было условие, и Кармела не нашла, что возразить.
Она проводила взглядом своего последнего кредитора, который скрылся за углом, и улыбнулась. Сейчас она могла бы петь и танцевать. В первый раз табачная лавка была их, в первый раз она полностью принадлежала им. Опасность, что ее отнимут, ушла в прошлое. Лавка больше не под залогом. Отныне они будут работать на себя. Каждая заработанная лира будет лирой Скорта. «У нас больше нет долгов!» Она твердила эту фразу, пока у нее не закружилась голова. У нее было такое чувство, будто она впервые в жизни обрела свободу.
Она подумала о братьях. Они трудились без отдыха. Джузеппе и Доменико занимались строительными работами. Соорудили прилавок. Переделали пол. Побелили стены известью. Так потихоньку, год за годом, лавка приобрела приличный вид. Словно это холодное помещение, сложенное из старых камней, вскормилось потом мужчин и расцвело. Чем больше они работали, тем лучше она становилась. Мужчины чувствуют это. Где бы мужчина ни работал: в торговле, в поле или на рыбачьей лодке — между ним и тем, во что он вкладывает свой труд, существует какая-то непонятная связь, замешенная на уважении и ненависти. О нем заботятся. К нему относятся с особым вниманием и его проклинают по ночам. Оно вас изнуряет. Оно ломает вас. Оно крадет ваши воскресенья и вашу семейную жизнь, но ни за какие блага вы от него не откажетесь. Вот такими узами были связаны с табачной лавкой и Скорта. Они проклинали ее и одновременно боготворили, как боготворят того, кто дает вам еду, и проклинают того, кто заставляет вас раньше времени стареть.
Кармела думала о своих братьях. Они отдали их делу свое время и свой сон. И она знала, что никогда не смогла бы рассказать им об этом долге. Ничто не оправдало бы его.
Она не смогла бы даже рассказать им и о своем счастье, потому что в таком случае ей пришлось бы сказать и о долгах, которые она сделала в свое время, о том, как она рисковала, а этого она не хотела. Но ей очень хотелось поскорее встретиться с ними. Завтра, в воскресенье, она увидит их. Всех. Раффаэле сделал какое-то странное предложение. Неделю назад он пришел, чтобы пригласить весь клан — женщин, мужчин, детей, в общем, всех — в местечко, которое называется Санакоре. Он не раскрыл причины такого приглашения. Но вот завтра уже воскресенье и они все соберутся там. Она дала себе слово как никогда быть внимательной ко всем. Каждого приласкать. Окружить нежностью. Всех, кому раньше не спешила выказывать это. Своих братьев. Своих невесток. Всех тех, кто ради того, чтобы их табачная лавка жила, отдал хоть немного своих сил.
Придя домой, она, прежде чем войти в комнату, где находились муж и два их сына, прошла в примыкающую к дому похожую на пещеру каморку, которая служила им хлевом. Старый осел находился там, в этом душном, без света, помещении. Осел, который привез их из Неаполя и с которым они не пожелали расстаться. Они возили на нем свой товар из Сан-Джокондо в Монтепуччио. Старый осел был неутомим. Он вполне свыкся и с климатом Апулии, и со своей новой жизнью. До такой степени свыкся, что Скорта даже научили его курить, что нравилось славной скотине и доставляло радость детям и деревни, и Сан-Джокондо. Увидев его, они бежали за ним следом и кричали: «Е arrivato l’asino fumatore! L’asino fumatore!» [15] А осел действительно курил. He сигареты, это было бы все равно что кормить свиней вареньем, к тому же у Скорта на счету была каждая сигарета. Нет. Но они срывали на дороге длинные сухие стебли, делали плотную, толщиной с палец, скрутку и зажигали. Осел на ходу попыхивал этим. С полной невозмутимостью. Выпуская дым через ноздри. Когда «сигарета» сгорала и ее жар начинал жечь его, он залихватски сплевывал остаток, неизменно вызывая смех Скорта. Из-за этого они прозвали его «Курилка», курящий осел из Монтепуччио.
15
Приехал курящий осел! Курящий осел! (ит.).
Кармела похлопала животину по бокам и прошептала ему на ухо: «Спасибо, Курилка. Спасибо, caro [16] . Ты тоже попотел для нас». И осел с готовностью принял ее ласку, словно понимал, что Скорта празднуют свою свободу и что дни работы отныне никогда не будут больше изнурительным рабством.
Когда Кармела вошла в дом и бросила взгляд на мужа, она сразу заметила, что он как-то непривычно взволнован. Сначала она подумала, что он узнал о том, что она заняла деньги у дона Карделла, не испросив его согласия, но это было не так. Глаза его блестели детским возбуждением, и в них не было и следа упрека. Она с улыбкой посмотрела на него и, даже прежде чем он сказал ей, поняла, что он вдохновился каким-то очередным новым проектом.
16
Дорогой (ит.).
Ее муж, Антонио Мануцио, был сыном дона Мануцио, адвоката и муниципального советника. Заметного лица в Монтепуччио. Богатого. Владельца нескольких сот гектаров земли с оливковыми деревьями. Дон Мануцио был из тех, кого неоднократно грабил Скорта Маскалдзоне. Многие из его людей были убиты в то время. Когда он узнал, что его сын намеревается жениться на дочери этого бандита, он поставил его перед выбором: или их семья, или эта «потаскуха». Он так и сказал — putana,что в его устах было равнозначно неприличию, как пятно томатного соуса на белоснежной рубашке. Антонию выбрал: он женился на Кармеле, порвав со своей семьей, отказавшись от беспечной жизни буржуа, которая ждала его. Он женился на Кармеле, не имея ничего. Ничего. Кроме своей фамилии.
— Что случилось? — спросила Кармела, давая Антонио радостную возможность рассказать ей то, что рвалось у него с языка. Лицо Антонио осветилось довольством, и он воскликнул:
— Миуччия, у меня замечательная идея, я думал об этом весь день. Вообще-то я обдумывал все давно, но сегодня утвердился в этом и принял решение. Оно созрело во мне, когда я думал о твоих братьях…
Лицо Кармелы слегка омрачилось. Она не любила, когда Антонио заводил речь о ее братьях. Лучше бы он говорил с нею об их двоих сыновьях, Элии и Донато, но этого он не делал никогда.
— Что случилось? — устало повторила она свой вопрос.
— Нужно изменить нашу жизнь, — сказал Антонио.
Кармела не ответила. Теперь она уже знала, что собирается сказать ей муж. Не в подробностях, конечно, но догадывалась, что речь пойдет об одной из его идей, с которой она не согласится, и это ее опечалило. Она нахмурилась. Она вышла замуж за человека, у которого в голове гулял ветер и блестели от всяких идей глаза, он шел по жизни, словно канатоходец. И это огорчало ее. Вгоняло ее в тоску. Но Антонио уже завелся, и теперь надо дать ему высказаться.