Солнце клана Скорта
Шрифт:
— Потому что я скоро умру, и все уйдет со мной. Я хочу, чтобы хотя бы один человек знал, что таилось в моей душе всю мою жизнь.
Раффаэле замолчал. Донато не знал, что сказать ему. Сначала он спрашивал себя, должен ли он утешить дядю или, наоборот, выразить свое неодобрение. И не находил ответа. Ему нечего было сказать. Но дядя и не ждал ответа. Он говорил это для того, чтобы высказаться, а не для того, чтобы узнать чье-то мнение. А Донато чувствовал, что этот разговор изменит его больше, чем он мог предвидеть. С несколько растерянным видом он поднялся. Раффаэле долго смотрел на него, и Донато показалось, что дядя хочет чуть ли не извиниться перед ним за то,
Через несколько дней Раффаэле умер, умер среди своих сетей, на своей trabucco, под шум моря, что плескалось под ним. С легким сердцем. В день похорон его гроб несли сын Микеле и три племянника — Витторио, Элия и Донато. Была там и Кармела. С непроницаемым лицом. Она не плакала. Твердо держалась на ногах. Когда гроб поставили, она поднесла руку к губам, а потом как бы перенесла поцелуй на его крышку — и мертвый Раффаэле улыбнулся.
Когда проносили гроб, всем в деревне показалось, что это конец какой-то эпохи. Хоронили не Раффаэле, хоронили всех Скорта Маскалдзоне. Хоронили старый мир. Тот, который знал и малярию, и две войны. Эмиграцию и нищету. Хоронили воспоминания о былом. Люди — ничто. Они не оставляют после себя никакого следа. Раффаэле покидал Монтепуччио, и все мужчины на пути процессии снимали шляпы и склоняли головы, сознавая, что и они, в свою очередь, не задержатся в этом мире и исчезнут, но оливы из-за этого не заплачут.
Откровения дяди произвели переворот в сознании Донато. Теперь он смотрел на окружающую его жизнь с усталостью во взгляде. Все казалось ему фальшивым. Отныне история его семьи представлялась ему жалкой вереницей неудовлетворенных жизней. Эти мужчины и женщины прожили жизнь не так, как они хотели. Его дядя не осмелился признаться в своей любви. Какие еще несбывшиеся желания скрывала их история? Донато овладевала глубокая грусть. Общение с людьми стало для него невыносимым. Оставалась только контрабанда. И он отдался ей душой и телом. Теперь он буквально жил в своей лодке. Да, он мог быть только контрабандистом. Его нисколько не интересовали сигареты, вместо них вполне могли бы быть драгоценности, алкоголь или просто мешки, набитые никому не нужной бумагой, главное, что привлекало его, — это его ночные путешествия, окружавшее его молчание и блуждание по морю.
Когда наступал вечер, он уплывал, и ночные бдения начинались. Он плыл до Монтефуско, небольшого острова неподалеку от итальянского берега, там сосредоточивалась вся нелегальная торговля. Именно туда албанцы свозили свой краденый товар, там происходил обмен. На обратном пути его лодка оседала под тяжестью коробок с сигаретами. В ночи он играл в прятки с катерами таможенников, и ему это нравилось, он знал, что проворнее их и никто никогда его не сцапает.
Иногда ему приходилось доплывать до Албании. Но тогда он брал судно побольше. Правда, в глубине души эти дальние поездки он не любил. Нет, не любил. А любил он взять рыбачью лодку и в темноте плавать из одной бухты в другую, прижимаясь к берегу, словно кошка, которая крадется вдоль стен.
Он скользил на волнах. В тишине. Растянувшись в своей лодке и ориентируясь только по звездам. В такие минуты он был никем. Он забывал себя. Никто его не знал. Никто с ним не разговаривал. Он был точкой, затерявшейся на водном просторе. На маленькой деревянной лодке, качающейся на волнах. Он был ничто и позволял миру проникать в него. Он научился понимать язык моря, приказы ветра, шепот волн.
Здесь не было ничего, кроме контрабанды. Ему нужно было целое небо, полное влажных звезд, чтобы излить свою меланхолию. Он ничего не просил. Пусть только дадут ему возможность просто скользить по волнам, оставив позади все мучения мира.
Что-то было не так, как всегда. Донато причалил свою лодку в маленькой бухте острова Монтефуско. Был час ночи. Под смоковницей, где Раминуччио обычно ждал его с коробками сигарет, никого не было.
Но в ночи прозвучал голос Раминуччио, он словно кричал шепотом:
— Донато, иди сюда!
Что-то было не так, как обычно. Он тихо поднялся на склон и среди строительного мусора и смоковниц увидел небольшую пещеру. У входа с фонарем в руке стоял Раминуччио. За его спиной виднелись две молча сидящие на камне фигуры.
Донато недоуменно взглянул на компаньона, тот поспешил объяснить:
— Не беспокойся, все в порядке. У меня сегодня нет сигарет, но есть кое-что получше для тебя. Сейчас увидишь. Для тебя ничего не меняется. Ты отвезешь их в обычное место. За ними придет Маттео, это договорено. Согласен?
Донато кивнул в знак согласия. Тогда Раминуччио сунул ему в руку плотную пачку купюр и с улыбкой сказал:
— Увидишь, это оплачивается лучше, чем сигареты.
Донато ничего не понял, но по тяжести пачки почувствовал, что она в три или четыре раза превосходит обычную.
Пассажиры сели в лодку. Донато не поздоровался с ними. Он начал грести, выплывая из бухты. В его лодке сидела женщина лет двадцати пяти и ее сын, мальчик лет восьми или десяти. Вначале занятому своим делом Донато было не до разглядывания своих пассажиров, но вот они выбрались из бухты, берег острова скрылся из виду, они вышли в открытое море. Теперь Донато включил мотор и мог обратить внимание на сидящих в лодке. Мальчик, положив голову на колени матери, созерцал звезды. Женщина сидела выпрямившись. Держалась она хорошо. Но по ее одежде и сильным мозолистым рукам можно было заключить, что она бедна, хотя лицо ее выражало строгое достоинство. От присутствия женщины в его лодке Донато несколько оробел.
— Сигарету? — спросил он, протягивая ей пачку. Женщина улыбнулась и рукой показала, что не надо. И Донато сразу подосадовал на себя. Сигарета. По-видимому, она не курит. Он закурил сам, подумал, подумал немного и снова обратился к ней, ткнув себя пальцем в грудь:
— Донато. А ты?
В ночи прозвучал голос женщины:
— Альба.
Он улыбнулся, несколько раз повторил ее имя, чтобы показать, что он понял и оно ему нравится, потом, не зная, что сказать еще, замолчал.
Все время пути он смотрел на красивое лицо ребенка и на то, как заботливо мать прикрывала его руками от холода. Но больше всего ему нравилось молчание этой женщины. Он и сам не знал почему, но его переполняла своего рода гордость. Он уверенно вез своих пассажиров к берегу Гаргано. Никакие таможенники никогда не обнаружат его. Он был самый неуловимый из контрабандистов. Ему вдруг захотелось остаться здесь, в этой лодке, с этой женщиной и ее сыном. И никогда не причаливать к берегу. В эту ночь он впервые испытал такое желание. Никогда не возвращаться. Остаться здесь. На волнах, и пусть ночь длится вечно. Бесконечная ночь на всю жизнь. Ночь под звездами, с забрызганным пеной волн телом. Жить в ночи, везти эту женщину и ее сына от одного тайного берега к другому.