Солнце в рюкзаке
Шрифт:
Андрей положил руку на пульт и незаметным движением добавил несколько кубов успокоительного. Если бы не электронное наблюдение, он никогда бы не догадался о том, насколько важен был для Раннинга этот момент.
— Это не он, — несколько секунд спустя сказал Раннинг.
Его слова старательно продублировались динамиком.
— Я не нашел твоего Квоттербека, — признался Андрей. — А это — вообще прототип той серии. Мне в голову пришла безумная мысль, что, может, прототип сам затесался в ряды Игроков… и потому его нет в картотеке Квоттербеков.
Раннинг
— Ты подумал, что таким мог быть только настоящий человек?
— Нет, — решительно отказался Андрей. — Я так не думал. Я просто не нашел его в картотеке.
Раннинг все так же задумчиво рассматривал Андрея, и под этим пристальным взглядом Андрей, чувствуя невыносимую жажду, плеснул в стакан ледяной минеральной воды из блестящего крана, выпил и поморщился.
— Зубы, — пояснил он. — Вечно забываю.
Было странно жаловаться на зубную боль полуживой модели со вскрытым черепом и ампутированными ногами, но Андрей почему-то ощущал, что Раннинг воспримет это правильно.
— Игры еще существуют? — спросил Раннинг.
— Не совсем Игры. Соревновательный элемент мы убрали — он стал не нужен. Нынешние ребята сильно от вас отличаются… Им не нужна мотивация. Ты же знаешь, в чем был смысл ваших Матчей?
— Знаю.
— Вам нужна была мотивация. Вашу самостоятельность тогда блокировать не умели. Приходилось направлять ее в нужное русло. Мужскую особь проще всего мотивировать соревнованием, стремлением к победе.
— А теперь?
— Теперь Игроки — по старой памяти все еще Игроки, просто исполнители.
— Сложно, — коротко сказал Раннинг.
Андрей поставил стакан и сказал тоскливо:
— Сложно — не то слово, Раннингбек. Меня до сих пор не отпускает мысль, что зря, зря мы в это все влезли и что в каждой колбе зарыто не свершение, а преступление… Хуже, чем убийство. Намного хуже. Только доказательств никаких нет. И судить некому.
Говорить на эту тему было легко — Андрей признался себе, что легко — потому что не воспринимает Раннинга человеком. Фред, допустим, сразу же прочел отповедь.
Андрей, сказал бы он, не надо софистики. Первым — и основным, заметь! — правилом биоинженерии остается правило: все, что выращено искусственно, не есть человек.
И правило это раз в пятьдесят лет подлежит пересмотру. Пересматривают-пересматривают, но до сих пор не пересмотрели. А ведь в комиссии умы посильнее твоего, Андрей. Так что… не надо.
Раннинг ничего не ответил. Он следил за Андреем глазами и изредка прикусывал обескровленные губы.
— Мы стремились до минимума свести вашу свободу — шаг за шагом… не для нас это было нужно, а для вас. Добились. И что теперь? В соседней лаборатории десять Лайнменов. Подойди к любому, поздоровайся… он смотрит сквозь и через. Приказа нет. На остальное — внимания не обращает. Идеальный результат, да? Но когда я их вижу, мне кажется, что преступление наше разрослось до таких масштабов, что дышать нечем становится…
Он остановился.
— Здравствуй,
— Привет, — сказал Раннинг, следя за ним со странным вниманием.
— Еще хуже, — выговорил Андрей и остановился над пультом, согнув прямые плечи под летним тонким свитером — халат он надеть забыл. — У тебя пульс падает. Стимуляторов добавлю… Где-нибудь болит?
— Нет.
У него болело. Приборы отчетливо показывали очаги боли в медленно разрушающихся органах. Только врожденная способность к регенерации спасала его от быстрого превращения в кисель.
— А у меня вот… зуб.
Больше говорить было не о чем. Андрей еще раз отрегулировал подачу веществ и двинулся к выходу.
— Подожди, — окликнул его Раннинг и глазами показал на экран. — Отключи.
— Да, — согласился Андрей и погасил фото давно почившего лейтенанта.
Домой он не пошел — голова горела и ныли плечи, словно протащил с километр легендарное Солнце. Через километр с Солнцем за плечами я бы сдох, брезгливо подумал Андрей о самом себе.
Он направился в центр города, где разноцветными грибочками расселились по лужайкам маленькие ладные домики. В одном из них жила Анечка, готовая по причине известной симпатии принимать Андрея у себя в любое время дня и ночи.
Она приняла — позевывая и потряхивая блестящими волосами, одетая в тоненькую синтетическую маечку и короткие шорты.
— Какой мне снился сон, — сказала она. — Ни за что не догадаешься… а я не расскажу, за то, что прервал на самом интересном месте.
Андрей сделал вид, что ему безумно интересно, она кокетливо хохотала и сказала, что это слишком личное.
От личного Андрей постарался перейти к частному.
— Аня, ты специалист высокого класса.
— Маленький специалист высокого класса, — улыбнулась Анечка, намекая на свой миниатюрный рост.
— Маленький… да. Но не в этом дело.
— Кофе?
— Кофе. Аня…
— С сахаром?
— Аня!
— С молоком?
— Я серьезно.
— Я тоже. Я знаю, почему ты примчался в ночи, и поверь, ни одной женщине такая причина визита не понравится.
— Я быстро, — пообещал Андрей. — Только помоги разобраться в тезисах комиссии по поводу Основного Правила.
— Все просто, — отозвалась она, выставляя тонкие чашки, сделанные под фарфор. — Пункт «а» — радость жизни, пункт «бэ» — сопереживание, пункт «цэ» — любовь. Это упрощенно. Так вот, ничего из вышеперечисленного в нашем экземпляре не наблюдается. Сахар точно не надо?
— Сыпь что хочешь. Но это же оспоримо! Сопереживания у него — полно. Эба первая, Эба вторая… он же собой прикрывал.
— Это не сопереживание, — мотнула Анечка высоко подвязанным хвостиком светлых волос. — Он их автоматически, — она постучала согнутым пальцем по голове, — автоматически присоединял к своему пониманию команды. А командность — один из основных их инстинктов.
— Хорошо, пойдем дальше. Радость жизни. Раннинг довольно часто принимается за описания — чуть ли не в лирику уходит. Разве это не относится к радости?