Солнце в силках
Шрифт:
– Поймай кутаар, обласкай тутаар, – нарастал шепот. Тураах медленно-медленно, словно во сне, начала раскачиваться в такт пению. Зачарованная, она склонялась все ниже. В шелестящем голосе слышался зов: — Тураах-Тураах, ты поймай кутаар, обладай кутаар.
Веки налились тяжестью. Руки ослабли, Тураах мягко ткнулась лбом в чуть осыпавшуюся землю у самого края провала.
– Обладай кутаар…
– Ну надо же, пташка в силках, – ворвался в убаюкивающее пение грубый голос. Тураах вздернули за шкирку, оторвав
– С каких это пор вороны в норах гнездятся, глупая девка? – огромными лапищами ее держал над провалом дархан Чоррун. Мощный торс кузнеца был посажен на нелепо короткие, кривые ноги, но не нашлось бы ни одного смельчака, рискнувшего посмеяться на его нескладной фигурой: в довесок к почти нечеловеческой силе и удивительному мастерству Чорруна прилагался крутой нрав.
– А ты куда смотришь? – грозно прогремел он, обращаясь Серобокой, суетливо хлопающей крыльями над ними, и тут же снова повернулся к Тураах. Говорил Чоррун жестко, словно наотмашь хлестал по щекам, то и дело с силой встряхивал ее. – Еще мгновение, и свалилась бы к старой Кутаар в логово. Кожу твою нежную обглодали бы ее дети. Разъела бы сыпь. Зуд, да такой, что кожу с себя ногтями содрать за радость. Вот что творит Кутаар. Не верь жителям преисподней, девочка, и не лезь не знамо куда!
Мир перед глазами все еще пылал, переливался медными узорами, но теперь это вызывало не оцепенение, а тошнотворный ужас. Тураах колотило, желудок готов был вывернуться наизнанку. От злых речей кузнеца легче не становилось, она жалостно всхлипнула и зашлась плачем. Довольно хмыкнув, Чоррун опустил ее на землю.
– Ну-ну, не рыдай, где это видано: рыдающая шаманка! Уводи ее, пернатая, а то болото от ее слез из берегов выйдет, – Чоррун отвернулся и захромал в сторону видневшейся вдали железной рощи. Сквозь слезы Тураах заметила еще одну фигуру, высокую, мощную – Тимир. Подмастерье наблюдал за происходящим молча, но стоило Чорруну немного отойти, Тимир сочувственно улыбнулся:
– Все закончилось, Тураах, все позади…
Позади? Тураах и рада была бы в это поверить, но слова кузнеца засели в памяти крепко, а в душе обосновался ужас.
– Краарх, Кутаар – абаас слабый, но потому и ковар-рный. Сама наружу показывается редко. А ее дети, красные ящерки, способны сгубить целый улус, а то и не один. Жар, красная сыпь и нестерпимый зуд. Начнутся у одного – глядь, все поселение в огне болезни. Ты прости, Тураах, не доглядела я… Если бы не кузнец…
Рыдания сдавливали горло. Хотелось спрятаться, исчезнуть и не видеть больше этот причудливый, вывороченный мир и всех его обитателей.
Глава шестая
Красные пятна расползаются по щекам, выедают кожу на тонкой шее. Ногти впиваются в плоть, скребут, скребут по огненным отметинам. Зуд только усиливается. Под кожей поселились блохи, клопы, мелкие прожорливые твари. Руки сами тянутся к ножу: взрезать, стянуть ее, обнажая мышцы и жилы. Передавить всех букашек.
Красные язвы, красная кровь, красное, красное всюду.
Тураах подскакивает с орона. Наяву то же. Алые пятна пляшут на руках, на плечах. Пляшут… Да это же сполохи от жарко натопленного очага!
Тураах выдыхает, откидывается на постель, обводит взглядом узорчатые балки. И снова цепляется за красное: знакомый с детства узор, забава долгих зимних вечеров, отбрасывает Тураах в ночной кошмар и дальше, к входу в логово Кутаар.
От красного тошнит. Не видеть бы, исключить из мира все его оттенки. Тураах переворачивается на живот и утыкается лицом в теплую доху из чернобурки. Засыпать страшно, но усталость берет свое: понемногу она снова проваливается в переливающуюся алым тьму.
За дверью раздался скрип снега под тяжелыми торбасами. Нарыяна – эту поступь она ни с чьей не спутает – соскользнула с орона, на цыпочках подошла к двери. Пропело рассохшееся от наполнявшего юрту жара дерево, и через порог шагнула закутанная в шкуры фигура. Дождалась! Нарыяна прильнула к пахнущему конским потом и морозом мужу.
– Подожди, дай раздеться, – усмехнулся в покрытую изморозью бороду Таас, отстраняя растрепанную со сна жену. – Ух, мороз крепчает! Что дочь?
– Спит… Подогреть молоко? Или кумыса?
– Не надо ничего, – шепнул Таас, любуясь простоволосой, сонной Нарыяной. Уютной, неприбранной он ее любил больше всего. Скинув обледенелые шкуры, Таас притянул жену к себе, поцеловал нежно.
А дальше совершалась то обыденное волшебство, что доступно только двоим любящим друг друга.
Края гниющей плоти расходятся, выпуская наружу хищно скалящихся детей Кутаар. Медночешуйчатые ящерки стремительно расползаются в стороны, облепляя соседских ребят. Просачиваются под одежду охотников, вгрызаются в кожу.
Кровавые язвы зияют на щеках Бэргэна, на могучих руках Тимира, на дряблой шее старухи Сайыыны, разносчицы сплетен, рассыпаются по лицу соседки-Уйгуны. Красные пятна разъедают светлую кожу рыжеволосой Алтааны, покрывают руки матери, и она кричит, кричит, ногтями раздирая плоть. Откуда-то снизу раздается:
– Кутаар, кутаар, татаар-кутаар, поймай кутаар, обласкай кутаар.
Зрачки Тураах расширяются, рот распахивается в беззвучном вопле: мир тонет в крови, гное и зуде.
Тураах всхлипнула и заметалась на постели, что-то бессвязно бормоча.
– Ну вот опять… То крутится без конца, то вскрикивает… однажды даже смеялась, – Нарыяна, вставшая подбросить дров, вздрогнула, обхватила себя руками и взглянула на мужа. Таас знал этот взгляд. Скинув с себя меховое покрывало, он поднялся с постели и подошел к жене.
– Глупенькая, что плохого в том, что Тураах – удаганка? Это почетно, – прогудел Таас. Огрубевшие, мозолистые ладони осторожно скользнули по плечам жены.
– Она ведь совсем еще юная, – Нарыяна тихонько всхлипнула. – Что ее ждет? Как она устроится? Посватается ли хороший парень за удаганку?