Солнце в силках
Шрифт:
– Пути удаганки Тураах меня не касаются, о ней позаботится Великий Ворон, – жестко повторил шаман. Он подался вперед, и металлические накладки на его кафтане предостерегающие звякнули. Чоррун не боялся ойууна: кузнецы тоже обладают особого рода силой, – но и ссориться не собирался. Он досадливо хлопнул кулаком по колену:
– Это еще не все. Тураах угодила в силки мамаши Кутаар. Почти угодила – я успел за шкирку вытащить ее из норы старухи. Блуждание в Нижнем мире на ощупь… Кто знает, какое зло за ней увяжется? – шаман вцепился взглядом в лицо Чорруна, зрачки Тайаха сузились, став вертикальными. Кузнец
– Это поражает, – холодный тон ойууна противоречил блеску глаз. – Что ты предлагаешь, кузнец?
– Тураах стремительно набирает силу, но ей нужен наставник. И поддержка, – гнул свое Чоррун.
– Как видишь, он у нее есть. В одиночку девочка не одолела бы абааса, даже такого никчемного, как матушка Кутаар. А черными перьями Тураах, насколько я помню, пока не покрылась.
– Ходит слух, что осенний алгыс станет первым для юного Табаты, – полувопросительно прогрохотал закипающий кузнец: все его доводы разбивались о Тайаха, словно о скалу. Шаман кивнул. – Не слишком ли рано? Пусть еще годик походит в учениках. Ему от этого вреда не будет, а Тураах получит время совладать со своей силой, выпутаться из силков неуверенности, разобраться в дорогах Трехмирья.
– Я стар, кузнец, – ойуун снял свою рогатую шапку и сразу скукожился, в свете костра резко обозначились морщины, избороздившие его лицо. Только глаза по-прежнему отдавали желтизной, – время мое на исходе. Табата совершит свой первый алгыс накануне осенней большой охоты, а я вернусь в свой улус, доживать оставшиеся мне дни. Что до девочки… Ты прав, двум шаманам тесно на одной земле. Тураах покинет улус, как только Табата войдет в силу. Но я не отправлю ее неведомо куда: в одном из улусов к северу от озера давно ждут сведущего в знаниях человека.
Чоррун свел брови, зашипел, как масло, принимающее в себя раскаленный клинок:
– Складно говоришь, ойуун, да нет в твоих речах той мудрости, которая рождается заботой сильного о слабых. Я вижу, как меняется твой взгляд, и чую затаившееся в тебе Нечто. Не оно ли руководит тобой? Задумайся!
– Не лезь не в свое дело, кузнец, – тихо ответил ойуун. – Что до детей… Ты спросил, я ответил, больше мне добавить нечего.
Чоррун поднялся, едва не опрокинув на себя остатки питья, выругался и тяжелой походкой двинулся прочь, спиной ощущая неприязненный взгляд желтых глаз.
Слово сказано. Если ойуун не хочет изменить решения, кузнец сам приглядит за Тураах.
Глава восьмая
– О Хозяин-господин тайги, услышь: да смягчится грозный лик твой, да жестокий норов твой уподобится нежному пуху соболя, да пролягут тропы твои, полные снеди, в стороне от моей – большего не прошу, – удаганка поклонилась могучим стволам. Медведя в тайге встретить опасно в любое время, а весной – и того подавно. Потому и не ступит в лес ни один человек, не испросив милости у косолапого.
Высокие своды тайги расступились, впуская Тураах в жилище богача Байаная. Зеленые лапы остроконечных елей перемежались с еще голыми ветвями лиственных деревьев, но воздух уже полнился взволнованным щебетом птиц.
Оставив
Гнетущее чувство усиливалось раздраем в душе Тураах. Зарождающаяся в Нарыяне жизнь сияла ярче и ярче. Живот матери округлился, и все помыслы ее были теперь устремлены к ребенку под сердцем. Тураах все острее чувствовала одиночество. Неужели и отец, чьего возвращения ждали со дня на день, узнав о ребенке, забудет о ней?
Зависть прочно укоренилось в душе Тураах. Зависть к еще не родившейся сестре, отнимающей у неё последние крохи тепла, зависть к внезапно принятому в улусе Табате. Он выполнял мелкие поручения ойууна: относил заговоренный отвар матерям хворавших детей, передавал наставнику, не любившему появляться в деревне, просьбы и дары соседей. Доля почтения и благодарности перепадала и ему. Тураах же завидовала мучительно, а затем изводила себя чувством вины за постыдные мысли.
Влажная земля, покрытая жухлой прошлогодней травой, чавкала под ногами. Кое-где в низинах еще белели островки снега. Жирный запах почвы и сладковатый аромат сопревшей травы щекотали ноздри. Тураах шла, вдыхая насыщенный воздух и вслушиваясь в голоса птиц, и с каждым шагом ее плечи расправлялись. Мелькнул в стороне знакомый поворот к уутээну, обозначенный вросшим в землю остроконечным валуном. Зима наверняка оставила свои отметины на ветхом укрытии, но поворачивать туда не хотелось: раньше друзья латали укрытие вместе, прийти туда одной значило лишний раз увериться в своей неприкаянности.
Тураах двинулась дальше. Тропинку пересек звонко поющий ручеек, потом еще один, и еще. Тураах вслушалась в их нестройный перезвон и вдруг поняла, куда несут ее ноги – к леднику на вершине сопки.
Впереди, выше по тропе, показалось яркое пятнышко. Робкий предвестник весеннего буйства, пробивался сквозь тонкий слой снега красавец-первоцвет. Тураах улыбнулась цветку. Вон еще один. И еще. Чем дальше Тураах продвигалась, тем чаще замечала нежные стебельки с желтой серединкой и сиреневыми лепестками. Перезвон ручейков становился заливистее и причудливее. Тураах раскинула руки в стороны и побежала легко, словно стремясь броситься в пронзительно-голубое небо.
Подъем сменился пологим спуском, деревья поредели, открывая вид на ледник. Зачарованная голубоватой белизной его мощных стен, Тураах остановилось. Холодное брюхо льда прорезали глубокие трещины, доходившие почти до самой земли. По бокам ледника стекала вода, образуя тонкие водопады и понемногу собираясь в голосящие ручьи.
Она прикрыла глаза, позволив песне воды унести прочь все мысли. Когда внутри не осталось ничего, кроме мелодичного журчания, Тураах распахнула глаза и вступила трещину-тропу. Пробежалась пальцами по сверкающей плоти льда. Сложив ладони в горсть, подставила их под ледяную струю. Пальцы мгновенно онемели. Тураах умылась обжигающе холодной водой, затем еще и еще и с удовольствием вскинула голову к лазури небес.