Солнцепёк
Шрифт:
Олеся обиженно посмотрел на меня и принялся разгадывать кроссворд на глазок.
Через минуту он запутался в клетках и опять ткнул меня в бок. Намеренно больно. Я в ответ даже не взглянул на него. Тогда Серега демонстративно захлопнул журнал, поднялся и направился к девушкам. Я принялся с любопытством за ним наблюдать.
Не дойдя до девчонок пары шагов, Олеся вдруг стал, неуверенно поправил пальцами ворот футболки – он всегда, даже в невыносимую жару, надевает футболки с длинными рукавами, чтобы култышка в глаза не бросалась, – несколько секунд нерешительно потоптался на месте, затем с растерянным видом обернулся ко мне и понуро поплелся назад. Когда Серега опять опустился на стул, в мою сторону даже не посмотрел.
Я согласен, может, я и не совсем
Раньше Серегу его внешность так не заботила. Даже когда его в школе разные гады дразнили. А тут я стал подмечать, он по этому поводу все чаще беспокоиться начал, хоть и вида старается не показать. Но мне ведь всё равно заметно, что и к чему. Шила в мешке не утаить, а от меня не спрятаться…
После неудачной попытки раздобыть карандаш Олеся тут же потерял интерес к кроссворду. Он отвернулся к окну и принялся яростно щипать растение, росшее на подоконнике в широком узорном горшке. Несколько длинных ветвей спускались между стеной и нашим столом, поэтому Олеся без труда до них доставал уцелевшей рукой, отрывал от стеблей листочки и кидал их на пол. Отрывал и кидал. Отрывал и кидал. Как заведенный прямо. А на меня по-прежнему не смотрел. И все из-за девчонок треклятых. Не из-за этих конкретно, конечно, что сидели сейчас перед нами, а вообще, из-за всех девиц в мире.
Через минуту на полу возле Олесиного стула уже валялась целая куча оборванных листиков. У цветка стебли в унылые голые охвостья превратились, и мне растение до того жалко сделалось, что я каждый оторванный листок как свой собственный ощущал. Будто это Олеся от меня куски тела отрывал, а не от цветка. Вот какие дела девчонки с людьми сделать могут своей надменностью.
Нужно было срочно сматываться. Если библиотекарша увидит, что Серега с цветком сотворил, подумал я, нам точно не поздоровится. Можно запросто и оскандалиться при всех. Этого еще не хватало. Могут читательский билет отобрать, а без библиотеки Сереге нельзя, где он книги брать станет? Я уже было собрался сказать ему о своих опасениях, но тут он сам повернулся ко мне и произнес как ни в чем не бывало:
– Пойдем на улицу, Наглый, покурим.
У меня сразу же внутри отлегло. Олеся подолгу унывать не любил. Вот это другое дело, похвалил я его про себя. Давно бы так, а то дуться из-за ерунды всякой, настроение себе портить. Еще чего!
Мы собрали разбросанные по столу журналы и подались их сдавать. Пока Олеся получал билет назад, я успел разглядеть тех девчонок, что сидели впереди нас. Ничего особенного в них не было. Смазливые и одеты по-модному, с виду приличные, но все равно ведь наверняка воображают себя принцессами писанными. Я такое их к себе отношение за версту чую. Всегда. Не следует перед такими расшаркиваться, как некоторые, например, делают. Увидят симпатичную девушку и принимаются увиваться за нею. Стелятся, что и есть. Умаслить стараются. А та и рада-радешенька, строит из себя неизвестно кого. Я так скажу: если девчонка стоящая, в смысле по-честному к себе относится, она никогда задаваться не станет. Потому что ни к чему
Все для нас обошлось благополучно, мы не были уличены в преступлении, и Олесе вернули билет. Мы вышли из библиотеки и, навалившись локтями на бетонный парапет на крыльце, взялись рассматривать прохожих. Крыльцо было высокое и сразу вело с асфальта на второй этаж здания, поэтому мы глядели на людей с высоты нескольких метров. Многие из них нас даже не замечали. Проходили мимо, погруженные в свои заботы и мысли, и представления не имели, что мы на них сверху глядим. Разве что плюнуть на них, подумал я, может тогда они меня с Олесей заметят. Но это мне невзначай так подумалось, не серьезно. Не станем же мы, в самом деле, понапрасну в людей плевать. Нас же воспитывали с уважением к другим относиться. Это меня просто все еще злость разбирала от воспоминаний о той зазнайке из сквера, что посчитала себя слишком уж важной особой, чтобы ответить на Серегину просьбу.
День выдался солнечный, спокойный и жаркий. На крыльце было приятно стоять. Из-за того, что перед входом росли высокие тополя, солнце не заливало бетонный пол сплошь, а ложилось на него небольшими желтыми пятнами. У деда на даче солнечный свет точно также падает на веранду. Пробивается сквозь виноградные литья и ярко пестрит доски. Мы с дедом часто на веранде сидим и рассказываем друг дружке о своей жизни. Вернее сказать, чаще он мне рассказывает, а я его слушаю…
Возвращаться в библиотеку мы передумали. Олеся забрался на парапет с ногами, прислонился спиной к шершавой стене, подобрал коленки к груди и ловко, не вынимая пачки, извлек две сигареты и протянул одну мне.
– Не, я не буду, – мотнул я головой, – мне еще к маме на работу нужно зайти, а она сразу учует, что я курил.
Олеся равнодушно пожал плечами и сунул одну сигарету обратно в карман. Ему все равно было, его никто не поймает.
– Зачем тебе к ней?
– Да она хочет, чтобы меня сфотографировали, – без желания пояснил я. – У них там фотограф работает, мастер и лауреат разных премий, вот она и заставляет меня у него сфоткаться. Чтобы портрет на стенку повесить. Мама с ним уже давно договорилась, все меня уломать не могла. А вчера я пообещал ей, что сегодня приду.
– Тогда пойдем, – Олеся бросил на тротуар недокуренную сигарету и проворно соскочил с парапета. – Делать все равно нечего. Посмотрим, что за лауреат.
Мы сбежали с крыльца и направились к высотному зданию бывшего проектного института, которое находилось через четыре квартала рядом с универмагом. В высотке размещалась фирма, в которой работала мама. Вообще-то она раньше в институте была архитектором, но после того, как его закрыли, в эту фирму работать ушла, бизнес-тренером. Если ее должность на человеческий язык перевести, она на самом деле звучит обыкновенно – преподаватель. Весь их институт теперь был под всевозможные конторы распределен. Мамина, к примеру, проводила различные учебные курсы и какие-то мудреные консультации предоставляла. Фирма размещалась на третьем этаже здания, а фотостудия, в которую мы с Олесей теперь направлялись, была на четвертом.
До здания мы быстрехонько долетели, я даже немного вспотел. По привычке, скорее всего, мы так мчались. Меня мама, когда мы вместе идем, все время осаживает, потому что на каблуках никак не может за мною поспеть. Я поначалу, по ее просьбе, сбавляю ход, но после задумаюсь о чем-нибудь и опять принимаюсь бежать. Манера у меня такая имеется – думать о разном. Начну размышлять – ничего вокруг себя не вижу-не слышу, пока меня по голове не огреют. Мама в таких случаях терпит какое-то время, потом рассердится, остановится посреди улицы и стоит, гневно ждет, когда я обнаружу ее отсутствие и тоже встану. Она считает, что я нарочно издеваюсь над нею. А я и не помышляю об этом. Глупости настоящие! Вот не пойму я ее, в самом деле. Даже досадно иной раз становится. Зачем мне над собственной матерью измываться?! Она же мама моя! Разве она стала бы специально бабушку изводить? Или деда? Наверняка бы не стала. Вот и мне ни к чему.