Солнечные часы
Шрифт:
Между ними ведь ровным счетом ничего не произошло.
Саймон объявил ей, что намерен позвонить Элис, с торжественно-мрачным видом, заранее отметая ее протест. Конечно, он понимал, что его решение будет неприятно Чарли. Спустя несколько дней, небрежно обронив имя Грэма, Чарли поняла, что ошибалась: ничего Саймон не понимал.
Оливия не уставала напоминать об этом сестре, хотя Чарли забыть и так не грозило.
– Саймону до лампочки, есть у тебя кто или нет. С чего ты взяла, что можешь заставить его ревновать? Хотел бы он тебя – давным-давно
А вдруг Саймон обнаружит, что Грэм – не более чем ее фантазия? Только не это. Такого Чарли не перенесет.
– Так звонить насчет шале? – устало спросила она.
– Хуже этой дыры наверняка не будет, – с утрированным шотландским акцентом отозвалась Оливия. – Почему нет, крошка?
Глава пятая
– Я хочу сделать заявление об изнасиловании, – говорю я констеблю Уотерхаусу.
Он хмурит лоб, глядя на лист бумаги в руках, словно тот подскажет ему, как со мной надо себя вести.
– И кого изнасиловали?
– Меня.
– Когда? – Судя по резкому тону, он мне не верит.
– Три года назад. Тридцатого марта 2003 года.
Надеюсь, повторять дату не придется.
Констебль Уотерхаус по-прежнему стоит у двери и садиться будто не намерен. Комната для допросов немногим больше моей ванной. Плакаты на бледно-голубых стенах сообщают о токсикомании, домашнем насилии, мошенничестве и видеопиратстве. Неужто кого-нибудь действительно волнует, что люди продают нелегальные копии фильмов? Впрочем, полиция обязана пресекать любые преступления, даже смехотворные. Эмблема полиции в нижнем правом углу каждого плаката наводит меня на мысль, что в этом здании есть целый отдел, где художники-дизайнеры решают, какого цвета должен быть фон на плакате о фальшивых страховках.
Рисунок – любимая часть моей работы. Меня тоска берет, если клиент приходит со своим эскизом. Предпочитаю тех, кто доверяет дизайн мне. Обожаю выбирать латинскую фразу для девиза, цвет, фурнитуру и камень. Фурнитура – это все, что напрямую не относится к определению времени, любой декоративный штрих.
Я мало что рассказывала тебе о своей работе. Ты ведь о своей молчишь, и я боюсь, что ты подумаешь, будто я считаю свою работу важнее. Однажды я сделала ошибку, спросив, почему ты стал зарабатывать на жизнь грузовыми перевозками.
– То есть по-твоему, мне следовало выбрать занятие получше, – моментально отозвался ты.
Я так и не поняла, ты обиделся – или выдал собственные мысли за мои?
– Ничего подобного, – сказала я, не покривив душой.
Стоило только дать себе труд подумать – и я нашла массу преимуществ в твоей профессии. Прежде всего, ты сам себе хозяин. Целыми днями можешь слушать любимые диски или радио. В итоге я даже решила, что в наших занятиях больше сходства, чем различий. С чего я взяла, что все водители грузовиков – тупые пузатые мужланы с бритой головой, равнодушные ко всему, кроме цен на горючее? Врожденный снобизм
– Мне нравятся дороги и не нравится от кого-то зависеть. – Ты пожал плечами; для тебя ответ был прост и очевиден. – Да, я вожу фуру, но я не кретин.
Как будто такое могло прийти мне в голову! Умнее тебя я никого в жизни не встречала. Образование ни при чем. Не знаю, закончил ли ты среднюю школу, подозреваю, что нет. И ты не рисуешься, как многие умники, – совсем наоборот, мне надо очень постараться, чтобы вытянуть из тебя мнение о чем-нибудь. Свои взгляды ты высказываешь с виноватым видом и очень неохотно. Любовь ко мне – единственная тема, которую ты готов развивать бесконечно.
– Я сам по себе, – добавил ты. – Только я и мой грузовик. Куда лучше, чем все эти комми.
Я не знала, что ты против коммунистов. За все время, что мы знакомы, ты вообще единственный раз коснулся политики. Мне было интересно, с чего вдруг, но я не спросила, чтобы не тратить последние минуты свидания.
– Вы пожелали встретиться именно со мной или сержантом Зэйлер, – говорит Уотерхаус. – Почему? Я думал, вы пришли по поводу Роберта Хейворта.
– И не ошиблись. Роберт и есть тот человек, который меня изнасиловал.
Ложь дается легко. Мною владеет безумная, мощная уверенность, что отныне все пойдет по моим правилам. Кто меня остановит? У кого хватит фантазии постичь безграничные возможности моей фантазии?
Такой уж я человек – способна на то, о чем другие и помыслить не могут.
Внезапно холодею от жуткой мысли.
– Неужели я опоздала? – спрашиваю Уотерхауса.
– В каком смысле?
– Я имею право заявить об изнасиловании трехлетней давности?
– Вас изнасиловал Роберт Хейворт? – Констебль Уотерхаус мне не верит и не пытается этого скрыть.
– Да.
– Человек, в которого вы влюблены и который влюблен в вас. Тот самый, с которым вы встречаетесь каждую неделю в мотеле «Трэвелтел» станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?
– Вчера я солгала. Извините.
– Все вами сказанное было ложью? Между вами и мистером Хейвортом нет любовных отношений?
Я изучила веб-сайты о насилии и знаю, что некоторые женщины не могут порвать сексуальную связь со своими насильниками, но играть роль больной на всю голову бабы – чересчур даже для меня. Следовательно, выбора нет. Я подтверждаю:
– Да. Все, что я вчера сказала, – ложь.
Уотерхаус по-прежнему не верит. Вероятно, для него я слишком сдержанна. Почему проявление эмоций на людях считается у нас нормальным явлением?
– Вот как? А зачем вам лгать? – Таким тоном киношные полицейские допрашивают подозреваемых.
– Поначалу я не была уверена, что хочу сообщать об изнасиловании. – Снова и снова я повторяю слово, которого избегала три года. С каждым разом оно дается все легче. – И я решила нагнать на него страху. Подумала – приедет полиция, назовут мое имя, и он напугается до смерти.