Солнечные часы

Ханна Софи

Он распечатал мое письмо. Я вздрагиваю; мне неприятно находиться с этим письмом в одной комнате.

Спешу заговорить, чтобы не услышать продолжения:

– Тогда я еще не знала, кто он такой. Выяснила гораздо позже, когда снова его увидела. Я вам вчера говорила, что наткнулась на него в Роундесли-Ист-Сервис двадцать четвертого марта прошлого года. В четверг.

Уотерхаус качает головой, перебирая листки.

– Вы этого не говорили, – возражает он. – Дату назвали, но не сказали, где встретились.

– Ну так

теперь говорю. Я увидела его на станции техобслуживания. Во второй раз. А впервые – в тот день, когда он меня изнасиловал.

– Значит, Роундесли-Ист-Сервис. В мотеле «Трэвелтел»?

Мозг Уотерхауса представляется мне компьютером. Каждый мой ответ – новая информация, которую требуется ввести и обработать.

– Нет. В ресторанном дворике. Насчет «Трэвелтел» я солгала. Просто я знаю, что там есть мотель, и решила добавить конкретики.

– А как быть с комнатой номер одиннадцать, которую по четвергам держали свободной специально для вас? – Та к тихо и вкрадчиво Уотерхаус до сих пор ко мне не обращался. Плохой знак. И взгляда от меня не отрывает.

– Я это придумала. Никогда не заходила в «Трэвелтел» и не бывала ни в одном из номеров.

Услышав рассказ, он перестанет сомневаться в моей честности и не станет беседовать со служащими мотеля. Мои последние слова легко проверить, и он знает, что я это знаю. Та к к чему ей – так он подумает – идти на риск и нагло врать?

– Значит, мистера Хейворта, который вас изнасиловал, вы встретили во второй раз двадцать четвертого марта прошлого года в ресторанном дворике станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?

– Да. Я его увидела, а он меня нет.

Уотерхаус откидывается на стуле, швыряет ручку на стол.

– Уверен, вы были потрясены.

Я молчу.

– Как вы узнали его имя и адрес?

– Проследила его до фургона. На боку грузовика написаны фамилия и номер телефона. Адрес нашла в телефонной книге.

Пусть задает свои вопросы, пусть спрашивает о чем угодно, у меня на все есть ответ – четкий и правдоподобный. Всякий раз, когда Уотерхаус выуживает подробность, с помощью которой рассчитывает загнать меня в ловушку, я ловко вплетаю эту деталь в свою историю. Все звенья можно подогнать, мне надо только гнуть свое: это произошло так, а это – вот эдак. Никакая ложь не может быть настолько достоверной.

– Не понимаю, – говорит Уотерхаус. – Вам известно его имя, вам известен его адрес. Вы собирались лично с ним разобраться. Почему же не сделали этого?

– Потому что в итоге сама могла оказаться на скамье подсудимых, а он одержал бы еще одну победу. Говорю же, я хотела, чтобы он увидел полицию на пороге своего дома и затрясся от страха. А встречаться с ним лицом к лицу мне… совсем не хотелось.

– И вы сочинили сказку о большой любви, свиданиях в одном и том же номере каждый четверг, о разговоре вашей подруги по телефону с женой мистера Хейворта?

– Да.

Уотерхаус

заглядывает в записи.

– А ваша подруга Ивон, которая живет вместе с вами, тоже вымышленный персонаж?

– Нет, – отвечаю я после некоторого колебания. – Ивон Котчин – действительно моя подруга.

– Следовательно, не все сказанное вами вчера было ложью. И следовательно, сегодня вы солгали по крайней мере один раз. Как насчет приступа паники у дома мистера Хейворта? И встречи с его женой?

– И то и другое – правда. Я ездила к его дому. И там мне стало плохо. Потому я и решила, что сама не справлюсь. Потому и пришла сегодня к вам.

– Вчера вы оставили мне и сержанту Зэйлер фотографию, где вы сняты вместе с мистером Хейвортом, – говорит Уотерхаус. – Откуда взялся этот снимок?

Я прячу удивление и злость на себя. Совершенно забыла про фото.

– Это подделка, – отвечаю как можно спокойнее.

– Неужели? Хотелось бы узнать конкретнее. Каким образом вы это сделали?

– Не я – один мой знакомый. Я только дала ему фото мистера Хейворта и свое.

– Где вы взяли фото мистера Хейворта?

Я демонстративно вздыхаю: мол, ответ очевиден.

– Сама сняла, на парковке станции техобслуживания. Двадцать четвертого марта прошлого года.

– Сомневаюсь. Вы стояли прямо перед ним, а он вас не заметил? И как вышло, что у вас при себе оказался фотоаппарат?

– Я перед ним не стояла – снимала издалека цифровой зеркалкой. Которая – отвечаю на второй вопрос – всегда при мне, если я направляюсь на встречу с потенциальным клиентом. А двадцать четвертого марта прошлого года я как раз ехала на такую встречу. Камера необходима, чтобы снять сад, или комнату, или стену. Мне проще работать, когда перед глазами будущее место расположения часов.

Уотерхаус ерзает на стуле. Я ловлю тень сомнения в его взгляде.

– Если сегодня вы говорите правду, то… у вас очень странно устроены мозги. А если лжете, то я это докажу.

– Может, позволите мне рассказать то, ради чего я сюда пришла? Узнаете, что со мной случилось, и тогда поймете, что случившееся любые мозги свернуло бы набекрень. Если же вы не поверите мне, то, клянусь, больше не услышите от меня ни слова. Я не стану общаться с человеком, который думает, что подобное можно выдумать!

Будь я на грани слез, а не в ярости, мне было бы проще расположить к себе Уотерхауса, но злость мне лучше дается. К злости я привыкла.

– Как только я приму от вас заявление, наша беседа станет официальной и назад пути не будет, – говорит констебль. – Вы понимаете это?

Накатывает волна страха. С чего начать? Жила-была Наоми?…Но это ведь не исповедь и не беседа по душам. Это ложь. И только как ко лжи мне и надо относиться к своему рассказу. Правда будет лишь подспорьем для лжи, а значит, всякие эмоции излишни.