Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник)
Шрифт:
Я не сразу сообразил, что ответить.
– Хочу, чтобы ты ориентировался… чтобы понимал положение…
– Я тебя предостерегал.
– Ты хочешь сказать, что знал… – Я невольно повысил голос.
– Нет. Конечно, нет. Но я объяснял тебе, как это происходит. Каждый «гость» в момент появления действительно только фантом и вне хаотичной мешанины воспоминаний и образов, почерпнутых у своего… Адама… совершенно пуст. Чем дольше он с тобой, тем больше очеловечивается. Приобретает самостоятельность, до определенных границ, конечно. И поэтому чем дольше это продолжается, тем труднее…
Он
– Она все знает?
– Да, я же сказал.
– Все? И то, что один раз уже была здесь, и что ты…
– Нет!
Он усмехнулся.
– Кельвин, слушай, если до такой степени… что ты собираешься делать? Покинуть станцию?
– Да.
– С ней?
– Да.
Он молчал, как бы задумавшись над моим ответом, но в его молчании было еще что-то… Что? Снова этот неуловимый шелест тут, прямо за тонкой стенкой. Он пошевелился в кресле.
– Отлично. Что ты так смотришь? Думаешь, я встану у тебя на пути? Сделаешь, как захочешь, мой милый. Хорошо бы мы выглядели, если бы вдобавок ко всему начали еще применять принуждение! Я не собираюсь тебе мешать, только скажу: ты пытаешься в нечеловеческой ситуации поступать как человек. Может, это красиво, но бесполезно. Впрочем, в красоте я тоже не уверен. Разве глупость может быть красивой? Но не в этом дело. Ты отказываешься от дальнейших экспериментов, хочешь уйти и забрать ее. Так?
– Так.
– Но это тоже эксперимент. Ты подумал об этом?
– Что ты имеешь в виду? Разве она… сможет?.. Если вместе со мной, то не вижу…
Я говорил все медленней, потом остановился. Снаут легко вздохнул.
– Мы все проводим здесь страусову политику, Кельвин, но по крайней мере знаем об этом и не демонстрируем своего благородства.
– Я ничего не демонстрирую.
– Ладно. Я не хотел тебя обидеть. Беру назад то, что сказал о благородстве, но страусова политика остается в силе. Ты проводишь эту политику в особенно опасной форме. Обманываешь себя, и ее, и снова себя. Ты знаешь условия стабилизации системы, построенной из нейтринной материи?
– Нет. И ты не знаешь. Этого никто не знает.
– Разумеется. Но известно одно: такая система неустойчива и может существовать только благодаря непрекращающемуся притоку энергии. Мне объяснил Сарториус. Эта энергия создает вихревое стабилизирующее поле. Так вот: является ли это поле внешним по отношению к «гостю»? Или же источник поля находится в его теле? Понимаешь разницу?
– Да. Если оно внешнее, то… она, то… такая…
– То, удалившись от Соляриса, такая система распадется, – докончил он за меня. – Утверждать этого мы не можем, но ты ведь уже проделал эксперимент. Та ракета, которую ты запустил… она все еще на орбите. Я улучил минуту и определил элементы ее движения. Можешь полететь, выйти на орбиту, приблизиться и проверить, что стало с… пассажиркой.
– Ты спятил! – крикнул я.
– Думаешь? Ну… а если бы… стащить сюда эту ракету? Это можно сделать. Есть дистанционное управление. Сними ее с орбиты…
– Перестань!
– Тоже нет? Что ж, есть еще один способ, очень простой. Не нужно даже сажать ее на станции. Зачем? Пусть себе кружится. Мы только свяжемся с ней по радио; если она жива, то ответит…
– Но… но там давно кончился кислород! – выдавил я из себя.
– Она может обходиться без кислорода. Ну, попробуем?
– Снаут… Снаут…
– Кельвин… Кельвин… – передразнил он меня сердито. – Подумай, что ты за человек. Кого хочешь осчастливить? Спасти? Себя? Ее? Которую? Эту или ту? На обеих смелости уже не хватает? Сам видишь, к чему это приводит! Говорю тебе последний раз: здесь ситуация вне моральных норм.
Вдруг я снова услышал тот же звук, будто кто-то царапал ногтями по стене. Меня охватило какое-то пассивное безразличие. Я чувствовал себя так, будто всю эту ситуацию, нас обоих, все рассматривал с огромного расстояния в перевернутый бинокль: маленькое, немного смешное, несущественное.
– Ну хорошо, – сказал я. – И что, по-твоему, я должен сделать? Устранить ее? Завтра явится такая же самая, правда? И еще раз? И так будет каждый день? Как долго? Зачем? Какая мне от этого польза? А тебе? Сарториусу? Станции?
– Нет, сначала ты мне ответь. Улетишь с ней и, скажем, будешь свидетелем наступающей перемены. Через пару минут увидишь перед собой…
– Ну что? – спросил я кисло. – Чудовище? Черта? Что?
– Нет. Самую обыкновенную агонию. Ты действительно поверил в ее бессмертие? Уверяю тебя, они умирают… Что сделаешь тогда? Вернешься за… резервной?
– Перестань! – Я стиснул кулаки.
Он смотрел на меня со снисходительной усмешкой в прищуренных глазах.
– А, это я должен перестать? Знаешь, на твоем месте я бы прекратил этот разговор. Лучше уж делай что-нибудь другое, можешь, например, из мести высечь океан розгами. Что тебя мучает? Если… – он сделал рукой утрированный прощальный жест и одновременно поднял голову к потолку, как будто следил за каким-то улетающим предметом, – то будешь подлецом? А так – нет. Если улыбаешься, когда хочется выть, изображаешь радость и спокойствие, когда хочется колотиться головой о стену, тогда не подлец? А если здесь нельзя не быть им? Что тогда? Бросаться на Снаута, который во всем виноват, да? Ну, так вдобавок ты еще и идиот, мой милый…
– Ты говоришь о себе, – пробурчал я, опустив голову. – Я… люблю ее.
– Кого? Свое воспоминание?
– Нет. Ее. Я сказал тебе, что она хотела сделать. Так не поступили бы многие… настоящие люди.
– Сам признаешь…
– Не лови меня на слове.
– Хорошо. Итак, она тебя любит. А ты хочешь ее любить. Это не одно и то же.
– Ошибаешься.
– Кельвин, мне очень неприятно, но ты сам заговорил о своих интимных делах. Не любишь. Любишь. Она готова отдать жизнь. Ты тоже. Очень трогательно, очень красиво, возвышенно, все, что хочешь. Но всему этому здесь нет места. Нет. Понимаешь? Нет, ты этого не хочешь понять. Силами, над которыми мы не властны, ты вовлечен в замкнутый кольцевой процесс, где она частица. Фаза. Повторяющийся ритм. Если бы она была… если бы тебя преследовало готовое сделать для тебя все страшилище, ты бы ни секунды не колебался, чтобы устранить его. Правда?