Солярис. Эдем. Непобедимый
Шрифт:
— Чего ты, собственно, хочешь? Чтобы я рассказал тебе, какие планы строят против нас икс биллионов частиц метаморфной плазмы? Может быть, никаких.
— Как это никаких? — спросил я, ошеломлённый.
Снаут опять усмехнулся.
— Ты должен знать, что наука занимается только тем, как что-то делается, а не тем, почему это делается. Как? Ну, началось это через восемь или девять дней после того эксперимента с рентгеном. Может быть, океан ответил на излучение каким-либо другим излучением, может быть, прозондировал наши мозги и извлёк
— Островки психики?
Это меня заинтересовало.
— Ну да, процессы, оторванные от всех остальных, замкнутые на себя, подавленные, приглушённые, какие-то воспалённые очажки памяти. Он воспринял их как рецепт, как план какой-то конструкции… Ты ведь знаешь, насколько похожи друг на друга асимметричные кристаллы хромосом и тех нуклеиновых соединений цереброцидов, которые составляют основу процессов запоминания… Ведь наследственная плазма — плазма «запоминающая». Таким образом, океан извлёк это из нас, зафиксировал, а потом… ты знаешь, что было потом. Но для чего это было сделано? Ба! Во всяком случае, не для того, чтобы нас уничтожить. Это он мог сделать гораздо проще. Вообще — при такой технологической свободе — он может, собственно говоря, всё. Например, засылать к нам двойников.
— А! — воскликнул я. — Вот почему ты так испугался в первый вечер, когда я пришёл!
— Да. Возможно. А откуда ты знаешь, что я и вправду тот добрый старый Хорёк, который прилетел сюда два года назад?
Снаут начал тихо смеяться, как будто моё состояние доставило ему бог знает какое удовольствие, но сразу же перестал.
— Нет, нет, — буркнул он. — И без того достаточно… Может, различий и больше, но я знаю только одно: нас с тобой можно убить.
— А их нет?
— Не советую тебе пробовать. Жуткое зрелище!
— Ничем?
— Не знаю. Во всяком случае, ни ядом, ни ножом, ни верёвкой…
— Атомной пушкой?
— Ты бы попробовал?
— Не знаю. Если есть уверенность, что это не люди…
— А если в некотором смысле да? Субъективно они люди. Они совершенно не отдают себе отчёта в своём… происхождении. Ты, очевидно, это заметил?
— Да. Ну и… как это происходит?
— Регенерируют с необыкновенной скоростью. С невозможной скоростью, прямо на глазах, говорю тебе, и снова начинают поступать так… так…
— Как что?
— Как наше представление о них, те записи в памяти, по которым…
— Да. Это правда, — подтвердил я, не обращая внимания на то, что мазь стекает с моих обожжённых щёк и капает на руки. — А Гибарян знал?.. — спросил я быстро.
Он посмотрел на меня внимательно.
— Знал ли он то, что и мы?
— Да.
— Почти наверняка.
— Откуда ты знаешь, он что-нибудь говорил?
— Нет. Но я нашёл у него одну книжку…
— «Малый Апокриф»?! — воскликнул я, вскакивая.
— Да. А откуда ты об этом можешь знать? — удивился он, с беспокойством впиваясь взглядом в моё лицо.
Я остановил его жестом.
—
— Что ты говоришь? Письмо? Что в нём было?
— Немного. Собственно, не письмо, а записка. Библиографическая ссылка на Соляристическое приложение и на этот «Апокриф». Что это такое?
— Старое дело. Может, оно и имеет со всем этим что-то общее. Держи.
Он вынул из кармана переплетённый в кожу, вытертый на углах тонкий томик и подал мне.
— А Сарториус?.. — бросил я, пряча книжку.
— Что Сарториус? В подобной ситуации каждый держится как может. Он старается быть нормальным — у него это означает официальным.
— Ну знаешь!
— Это так. Я был с ним однажды в переплёте… Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что на восьмерых у нас осталось пятьсот килограммов кислорода. И вот мы стали бросать повседневные дела, под конец все ходили бородатые, а он один брился, чистил ботинки… такой уж он человек. Естественно, то, что он сделает сейчас, будет притворством, комедией или преступлением.
— Преступлением?
— Хорошо, пусть не преступлением. Нужно придумать для этого какое-нибудь новое определение. Например, «реактивный развод». Лучше звучит?
— Ты чрезвычайно остроумен.
— А ты бы предпочёл, чтобы я плакал? Предложи что-нибудь.
— А, оставь меня в покое.
— Нет, я говорю серьёзно. Ты знаешь теперь примерно столько же, сколько и я. У тебя есть какой-то план?
— Да ты что?! Я представления не имею, как быть, когда… она снова появится. Должна явиться?
— Скорее всего да.
— Но как же они попадают внутрь? Ведь станция герметична. Может быть, панцирь…
— Панцирь в порядке. Понятия не имею как. Чаще всего мы видим гостей, когда просыпаемся, но спать-то хотя бы изредка надо.
Он встал. Я тоже.
— Послушай-ка, Снаут… Речь идёт о ликвидации станции. И ты хочешь, чтобы инициатива исходила от меня?
Он покачал головой.
— Это не так просто. Конечно, мы всегда можем сбежать хотя бы на сателлоид и оттуда послать SOS. Решат, разумеется, что мы сошли с ума, — какой-нибудь санаторий на Земле, пока мы всё хорошенько не забудем, — бывают же случаи коллективного помешательства на таких изолированных базах… Может быть, это было бы не самым плохим выходом… Сад, тишина, белые палаты, прогулки с санитарами…
Снаут говорил совершенно серьёзно, держа руки в карманах, уставившись невидящим взглядом в угол комнаты. Красное солнце уже исчезло за горизонтом, и гривастые волны расплавились в чёрную пустыню. Небо пылало. Над этим двухцветным, необыкновенно унылым пейзажем плыли тучи с лиловыми кромками.
— Значит, хочешь сбежать? Или нет? Ещё нет?
Он усмехнулся:
— Непреклонный покоритель… ты ещё не испробовал этого, а то не был бы таким требовательным. Речь идёт не о том, чего хочется, а о том, что возможно.