Сон — дело святое

Филлипс Питер

Если Красвелл когда-нибудь будет читать все это, — пусть узнает: он выбрал не ту профессию. Ему следовало бы стать музыкантом. Придуманная им музыка показывала недюжинное интуитивное понимание композиции и оркестровки. Если бы он смог повторить нечто столь же грандиозное наяву, то стал бы великим композитором.

Может, даже более чем великим. Музыка действительно завораживала. Пронзительный ритм и необузданная мелодия, казалось, пульсировали в моей голове, заставляли мозг гореть, вибрировать…

Представьте себе

«Recondita Armonia» Пуччини, оркестрованную Стравинским и аранжированную Хонэггером, которую исполняют одновременно пятьдесят полных симфонических оркестров на главной эстраде Голливуда. Представили? Вот именно это я и почувствовал.

Это было слишком. Да, музыка — мое увлечение. Правда, единственный инструмент, на котором я играю, — губная гармошка. Ничего, с хорошим усилителем и с ней можно устроить неплохой тарарам.

Так, микрофон — и побольше динамиков. Я достал из кармана губную гармошку, набрал в легкие воздуха и врезал «Тайгер Рэг» — мой коронный номер.

Взрывная волна заводного джаза — со всеми синкопами, хрипами и диссонирующими трелями моего карманного органа обрушилась из колонок в круглый зал и безжалостно расправилась с безумной музыкой Красвелла.

Красвелл издал такой вопль, что я подумал, будто ему конец. Разбирался он в музыке или нет, его вкусы в корне отличались от моих. Он ненавидел джаз.

Музыкальный монстр зашатался, многорукие органисты, чувствуя неминуемую гибель, усохли и съежились, превратившись в шустрых черных жучков, неземная игра цвета, пылавшая над клавиатурами, быстро перешла в бледное голубоватое свечение.

Затем вся махина дрогнула, столкнувшись с бурей смявших ее музыку звуков, развалилась на куски и мертвой грудой рухнула на пол зала.

Я услышал, как снова закричал Красвелл — и декорации резко переменились. Как я понял, стремясь изгнать из памяти победную песнь джаза (а может быть, стремясь лишить меня заслуженного триумфа), он проскочил солидный кусок придуманной им истории. Если кинорежиссеры обожают бесконечно повторять сцены из прошлого, то он, наоборот, проскочил на целую часть вперед.

Мы оказались в совершенно другом месте.

То ли начинала сказываться усталость, то ли за хлопотами Красвелл забыл, какой он могучий и сильный, только сейчас он был гораздо ниже ростом. Примерно с меня.

Он так захрипел, что мне показалось, будто его хватит удар.

— Я… я оставил тебя в Зале Безумия… Твои заклинания обрушили своды, я думал, ты погиб…

Значит, скачок вперед по сюжету не был простой попыткой сбить меня с толку. Он хотел вывести меня из игры.

Я укоризненно покачал головой.

— Так вот чего ты добиваешься, старина! Ну уж нет, тебе не удастся выкинуть меня в щель между главами. Видишь ли, я вовсе не твой персонаж. Неужели ты до сих пор этого не понял? Нет, ты, конечно, можешь от меня избавиться, но для этого тебе придется проснуться!

— Ты снова

говоришь загадками, — пробормотал он, но в голосе уже не было прежней уверенности.

Мы находились в огромном зале с высокими сводчатыми потолками. Освещение было совершенно необыкновенным: множество разноцветных лучей, исходящих из невидимых движущихся источников, сливались в белый ореол, сияющий над стоящей в дальнем конце зала конструкцией, отдаленно напоминающей трон.

Масштабы воображения Красвелла просто изумляли. Трон находился приблизительно в полумиле от нас и постепенно приближался, хотя мы оставались стоять. Я взглянул на стены и понял, что это пол, как огромный конвейер, чуть пружиня под ногами, несет нас вперед.

Медленное и плавное движение производило сильное впечатление. Красвелл, видимо, наблюдал за мной исподтишка — ему хотелось проверить действие очередной выдумки. Я нанес ответный удар, увеличив скорость раза в три. Он сделал вид, что ничего не заметил, и объявил:

— Это Тронный Зал. У Трона нас ждет защитница и приспешница Змея — Гарор. В борьбе с ней тебе понадобится все твое искусство, Неллпар. Она защищена непроницаемым силовым полем. Разрушь эту преграду, чтобы я мог поразить колдунью Мечом. Без нее Змей, ее повелитель, этот самозваный владыка Вселенной, бессилен. Он будет в нашей власти…

Конвейер подошел к конечной остановке. Мы находились у подножия лестницы, ведущей к самому Трону — массивной металлической платформе, на которой лежал Змей, окруженный сверкающим куполом света.

Змей был… ну, Змей — и все. Свернувшийся кольцами питон, переросток с противной мордой, которой он плавно покачивал туда-сюда.

Глядел я на него недолго. Что я, змей никогда не видел, что ли? Тем более, перед Троном находился кое-кто, гораздо более достойный моего внимания.

Что касается женщин, вкус у Красвелла был выше всяких похвал. Я был убежден, что Гарор — какая-нибудь древняя, сморщенная старушенция.

Но это оказалась стройная брюнетка с зелеными глазами, изысканным овалом лица, с прекрасной фигурой. Одета она была без особых излишеств: металлический панцирь на груди, наколенники и не очень длинная, до колен, узкая зеленая юбка. На щеке у нее была маленькая очаровательная родинка.

Красвелл решил, что молчание затянулось и с бесцеремонностью гиппопотама самодовольно заявил:

— Мы пришли, Гарор!

— Самонадеянные глупцы! — ответила девушка. — Вы пришли, чтобы умереть!

О-о-о! Ее голос был глубок и звучал, как виолончель Пятигорского. Если бы я был уверен, что Красвелл сам придумал такую красотку, я встал бы перед ним на колени. Но я догадывался, что он использует в своих произведениях то, что отложилось некогда в копилке памяти — точно так же, как я использовал Майка и грубияна-таксиста. С кое-какими из его впечатлений я был бы не прочь познакомиться…