Соната незабудки
Шрифт:
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
— Хорошо, — покорно ответил он. Если бы она заявила, что собирается бросить его, Сесил бы совсем не удивился. Он проследовал за ней в гостиную и, как обычно, потянулся за виски, едва осознавая, что делает. Но был не в состоянии изменить привычке, даже если бы и захотел этого. Он опустился в кресло и отпил глоток из бокала.
— Итак, что ты хотела сказать?
Одри вздохнула. Она не знала, как все объяснить, как смягчить удар.
— У меня будет ребенок, — равнодушно произнесла она.
Сесил долго, не отрываясь, смотрел на нее, ничем не выражая своих чувств, и только щеки его вспыхнули, словно ему надавали пощечин.
— Понятно, — наконец произнес он.
— Я попробую тебе все объяснить, —
— Здесь нечего объяснять, Одри. — Он жестом попросил ее замолчать.
Она подчинилась, не протестуя, и увидела, что Сесил встал и облокотился на полку над пустым камином. Он всматривался в темноту, вспоминая стих из Библии и черпая из него силы. Теперь перед ним предстало неоспоримое доказательство романа Одри с братом. Все его подозрения подтвердились. Но она не бросила его; какой бы ни была причина, но она позволила Луису уехать. Сесил вздрогнул, вспомнив то утро, когда много лет назад он обнаружил исчезновение Луиса и его прощальную записку. Ему представилась золотая возможность исправить ошибки прошлого и загладить вину, которая терзала его с тех пор. Сейчас он стоял на распутье. Он мог продолжить идти по жизни с ней и ребенком или оставить ее и идти дальше в одиночестве. У него был выбор. Но в действительности выбирать было не из чего, потому что благородство характера снова властно заявило о себе. Он встал и расправил плечи. Его переполняла сила: так чувствует себя человек, когда его поступки продиктованы самоотверженностью и добротой.
— У нас будет еще один ребенок. Воистину Господь благословил нас, — наконец сказал он, поворачиваясь и глядя на жену.
Пока Одри в смятении смотрела на него, он подошел к ней, наклонился и поцеловал. У нее перехватило дыхание, и она невольно вздрогнула, не сводя с него глаз и не зная, как реагировать.
— Ты звонила маме?
Одри сглотнула и попыталась взять себя в руки. Но стыд внезапно захлестнул ее — она разразилась слезами и отрицательно покачала головой.
— Не печалься, Одри, ребенок — это дар. Сейчас не время для слез, сейчас нужно радоваться.
— Прости меня, — едва слышно проговорила она.
Но Сесил сделал вид, что не слышит.
— Думаю, тебе лучше позвонить маме, чтобы поделиться такой хорошей новостью.
— Но, Сесил… — Одри снова сделала попытку все объяснить.
— И нужно сообщить близнецам, что у них скоро будет маленький братик или сестричка. Уверен, они будут рады, по крайней мере, Леонора.
Одри знала, что спорить с ним бесполезно, поэтому откинулась на спинку дивана и вытерла слезы рукавом рубашки.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Ужасно, — ответила она и снова всхлипнула.
— Я имею в виду физически.
— Сесил, кроме души, у меня ничего не болит.
— Почему бы тебе не лечь спать пораньше? Я лягу в своей гардеробной. Утром тебе станет легче. — Он пошел к двери, затем обернулся и посмотрел на нее скучными глазами, которые когда-то светились такой любовью. — С некоторыми вещами очень больно жить, Одри. Поэтому, если очень постараться, можно поверить, что всего этого никогда не было. — Он поднял подбородок и тихо продолжил: — Ты носишь моего ребенка, Одри. Больше не о чем говорить. Это наш ребенок, и мы будем вместе его воспитывать. И я больше никогда не хочу возвращаться к этому разговору. И, пока жив, я больше никогда не хочу видеть своего брата, ни в этой жизни, ни в следующей!
Одри смотрела ему вслед, пока он не вышел, и вдруг поняла, что все это время сидела затаив дыхание.
Она не знала, любила ли когда-нибудь своего мужа, но в этот момент она глубоко им восхищалась. Наверное, он все знал о ее связи с Луисом, но никогда не упрекал ее. Всегда с нежностью относился к брату. А теперь совершил самый благородный поступок, на какой только способен мужчина: согласился воспитывать ребенка Луиса как своего собственного. Одри снова расплакалась, на этот раз от острого чувства благодарности.
Грейс родилась в больнице «Литтл кампани оф Мэри», так же, как в свое время ее мать и сестры. Но в отличие от всех остальных новорожденных, которых доктор видел в своей жизни, Грейс родилась с легкой улыбкой на розовых губках и всезнающим выражением мудрых глаз — глаз взрослой женщины, много повидавшей в этой жизни. Она не кричала, как Алисия, не скулила, как Леонора, а просто с любопытством посмотрела на маму и протянула белую ручонку к ее лицу. Одри взяла крошечную ладошку и поцеловала ее. Слезы катились по ее щекам и капали на тельце новорожденной малышки.
— Позвать мужа? — спросил доктор.
Одри покачала головой.
— Я бы хотела немножко побыть наедине с Грейс, — сказала она. — Всего несколько минут, а потом можете позвать его.
Доктор ушел, а она сидела на кровати, завороженно глядя на личико своего ребенка — точную копию лица мужчины, которого она любила.
— У меня в этой жизни нет никого дороже тебя, — прошептала она. — Ты никогда не узнаешь, кто твой настоящий отец, но это не важно, потому что твоя нежная душа — часть его души, и так будет всегда. Ты будешь нести напоминание о нем в своей улыбке, в глазах, которые так похожи на его глаза, и ты будешь счастлива, потому что я буду любить тебя за двоих. За нас двоих, любовь моя. И Сесил тоже будет по-своему любить тебя. Я никогда не разочарую тебя, Грейс, и не подведу тебя, как твоего отца или твоих сводных сестер. Я даю тебе слово.
Когда Сесил взглянул на девочку, он сразу заметил, как сильно она похожа на Луиса, и инстинктивно почувствовал, что маленькая Грейс навсегда останется для него загадкой, так же, как и ее отец. У Грейс было то, чего у Луиса никогда не было — мудрый взгляд, который заставил Сесила поежиться. Он покачал головой и улыбнулся. Как младенец, которому всего двадцать минут от роду, может видеть его насквозь? Это невозможно. Наверное, он сходит с ума, раз ему такое мерещится. Он взял себя в руки и посмотрел на жену. Одри осторожно улыбнулась ему, но Сесил не ответил на ее улыбку. Поинтересовавшись, как она себя чувствует, он пошел звонить ее матери. Он по-прежнему до безумия любил Одри, но она предала его доверие и насмеялась над его любовью. Сейчас только один вопрос не давал Сесилу покоя и тяжким грузом лежал у него на сердце: а любила ли она его когда-нибудь? Он не осмеливался спросить об этом, опасаясь, что может услышать «нет».
Грейс действительно оказалась особенной. Алисия и Леонора приезжали в Аргентину только раз в году, на Рождество, поэтому их младшая сестричка росла практически единственным ребенком в семье. Мать всячески потворствовала ее шалостям, отец относился к ней со снисхождением, бабушка и тетушка Эдна, обрадованные появлением еще одного малыша, на которого можно было направить свою любовь, баловали внучку без меры. Грейс росла тоненькой, задумчивой девочкой с длинными белыми волосами ангела и легкими шагами садовой феи. Алисия приходила в бешенство, завидуя ее обаянию, и постоянно задиралась к ней, но Грейс, в отличие от Леоноры, легко давала ей отпор. Она просто с жалостью улыбалась сестре, словно видела все потаенные уголки ее души и предвидела трудности, с которыми той предстояло столкнуться в будущем. Леоноре хотелось любить ее, но Грейс соблюдала дистанцию. Ей не нужна была дружба — только воздух, чтобы дышать, и сад, чтобы играть там с феями, которыми он, по ее словам, был населен. Леонора испытывала чувство ревности и страдала, видя, как ее обожаемая мама, которая раньше принадлежала только ей, теперь сжимает в объятиях ее маленькую сестренку. Вернувшись в Англию, когда каникулы закончились, она все время думала о маме и уже совсем по-другому тосковала по дому. Потому что теперь он уже не был таким, как раньше, когда все внимание и ласка мамы предназначались только ей и Алисии. Грейс была другой, и эта разница была такой же огромной, как море, и как бы Леонора ни пыталась достучаться до нее, у нее ничего не получалось.