Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров
Шрифт:
…Спустя какое-то время она постучала в дверь комнаты княжны. Та занималась рисованием.
— Войдите, — не совсем довольным тоном ответила Анастасия.
Бывшая прима остановилась на пороге, виновато произнесла:
— Простите, княжна, что отвлекаю, но у меня к вам деликатная просьба. Вы как-то рассказывали, что после моей матери осталась дюжина париков, которыми она не воспользовалась.
— Вы желаете примерить их? — спросила та, продолжая работать кистью.
— Да, мне хотелось бы воспользоваться
— Уж не в свет ли вы намерены выйти? — с насмешкой спросила княжна.
— В театр.
— Надеюсь, не в оперетту?
— Нет, нет. В оперетту мне вход заказан.
Анастасия оценивающе оглянулась на бывшую приму, неожиданно предложила:
— В гардеробе моей маменьки много роскошных платьев. Если вас это не смущает, можете примерить некоторые из них. Вдруг что-то подойдет.
— Благодарю. Я непременно воспользуюсь вашей любезностью, — Табба поклонилась и прикрыла дверь.
Работа на шахте была тяжелой, грязной, изматывающей. Мужики рубили кирками уголь, женщины нагружали его лопатами на тачки и вывозили антрацит по дощатым помостам к высоченной общей куче.
Сонька и Михелина были в числе тех самых, кто вывозил уголь.
Толкали тачки быстро, без остановок, под постоянным присмотром и окриками надсмотрщиков. Запрещалось останавливаться, разговаривать, пить воду.
Все бегом, все в спешке, все под тычками.
— Живее, барышни!.. Веселее, шалашовки!
В общей цепочке Михелина двигалась за матерью. Видела, как той трудно, как временами подкашивались у нее ноги, как она задыхалась.
— Соня, держись… — шептала. — Скоро перерывчик, держись.
— Не беспокойся, все хорошо. Отавное, сама не надорвись!
Сонька оглядывалась, пыталась улыбнуться, тут же надсмотрщик орал:
— Не болтать! Не останавливаться!.. Бегом, мрази!
Вместе с женщинами вывозил уголь Михель. Он толкал тачку с каким-то остервенением, обгонял всех, что-то выкрикивал, вываливал уголь на общую кучу, мчался обратно и, лишь когда равнялся с Сонькой и Михелиной, придерживая бег, мычал:
— Соня… Сонечка… Мама… — и несся дальше.
— Гля, как придурок бегает! — веселились надсмотрщики.
— Пущай бегает… Дурной силы хоть отбавляй.
— Так ведь никто не заставлял!
— Перед Сонькой старается! Любовь у него к ней!
Неожиданно на заснеженной дороге показалась пролетка, запряженная в одну лошадь. Конвоиры напряглись, каторжане слегка замедлили бег.
Ехал начальник.
За вожжами сидел он сам, управлял лошадью легко и умело, одет был в франтоватую легкую шинель. Остановил пролетку неподалеку, не слезая понаблюдал за работающими, развернул лошадь, хлестанул ее и покатил в обратную сторону.
Все, застыв, смотрели ему вслед, и лишь Михель поднял кулак и погрозил уезжающему поручику.
Луна в небе светила полная и яркая.
Каторжане медленно, устало брели в сторону поселка. Надсмотрщики лениво подгоняли их, некоторых толкали в спины прикладами винтовок, хрипло покрикивали:
— Шевелись… Шагай живее.
— Расторопнее, сказано!
При входе в поселок все вновь увидели коменданта каторги.
Он стоял в стороне от дороги, широко расставив ноги, смотрел на измученных людей, ритмично ударяя хлыстом по голенищу сапога.
Михелина взглянула на мать. Та усмехнулась, негромко бросила:
— Бесится барин… Не знает, с какой стороны подойти.
— Это хорошо или плохо?
— Посмотрим. По крайней мере, веревочка брошена, есть за что подергать.
Далеко за полночь, когда все уже спали, в барак, грохнув входной дверью и потоптавшись валенками, ввалился надсмотрщик Евдокимов Кузьма, во всю глотку гаркнул:
— Михелина Блюхштейн!.. Немедля к начальнику! Бабы на нарах заворочались, кто-то сделал свет от лампы посильнее.
— Живее, мамзель! — поторопил Кузьма. — Никита Глебович не любят ждать!
— Мам, зачем он? — встревоженно спросила Михелина, натягивая юбку. Ее била нервная дрожь.
— Не знаю. Может, опять напился?
— Не пускай к нему дочку, Соня, — подала голос соседка. — Разве можно за полночь к мужику?
— Я не пойду, мам.
— Я с тобой, — Сонька стала тоже одеваться, бросила конвоиру: — Я пойду с дочкой.
— Не велено! — ответил тот. — Сказано, только мамзель!
— Но я мать.
— А я конвоир!.. И хрен из барака выйдешь! Воровка села на кровать, беспомощно посмотрела на дочку. Михелина опустилась рядом.
— Не бойся, Соня… Убить не убьет, а со всем остальным я справлюсь, — поцеловала мать. — Сама же сказала, не знает, как подойти. Вот и решил ночью.
Сонька печально усмехнулась, приложила ее руки к губам.
— Если что, я сама его убью.
— Увидишь, все обойдется.
Поручик ждал Михелину.
При ее появлении он вышел из-за стола, жестом велел надсмотрщику исчезнуть, негромко попросил:
— Снимите, пожалуйста, верхнюю одежду.
Девушка молча и послушно выполнила просьбу. Гончаров повесил бушлат на вешалку, кивнул на стул:
— Присядьте.
Воровка опустилась на табуретку, вопросительно посмотрела на начальника.
— Я слушаю вас.
— Лучше вы выслушайте меня.
— Хорошо.
Никита помолчал, сплел пальцы рук, хрустнул ими.
— Я хочу попросить у вас прощения. Не желаете спросить, за что?
— Скажите.
— Скажу. — Поручик снова помолчал. — Прежде всего за то, что отправил вас с матерью на самые тяжелые работы.