Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
Шрифт:
Извозчиков на улице не было видно, а трамваи не ходили — началась забастовка рабочих. Минут через 40 — 50 быстрого шага мы наконец вошли в сборный зал Александровского военного училища. Огромный зал был полон офицерами. На наскоро сбитом помосте стояла группа генералов и полковников. Один из молодых офицеров громко читал телеграммы из Петрограда и Ставки. В зале стояла гробовая тишина, и нам, находившимся при входе в зал, было слышно каждое слово. Затем были речи о необходимости нашего выступления для защиты свободы, демократии, права гражданина и т. д.
Когда мы пришли в сборный зал, офицеров там собралось так много, что мы едва уместились при входе в зал, но чем ближе время приближалось к вечеру, то офицеров как-то становилось все меньше и меньше. Наконец под самый вечер было решено оказать сопротивление большевикам и из оставшихся офицеров были составлены разные боевые группы.
Распропагандированный 1–й батальон нашего полка,
Мне, как хорошо знающему все входы и выходы Кремля, был дан взвод юнкеров Александровского военного училища с заданием проникнуть в Кремль и открыть все ворота.
В Кремль мы вошли через хорошо замаскированный кустами секретный вход из Александровского сада к Боровицким воротам. Моя задача проникновения в Кремль держалась в строгом секрете, и никто, кроме командования, об этом не знал.
В то время, когда я с юнкерами пробирался к секретному ходу Боровицких ворот, одна из боевых офицерских групп с пушкой сосредоточилась у выходных ворот московского Манежа, как раз против Боровицких ворот. Несмотря на их энергичные требования открыть ворота, Кремль отвечал молчанием. Тогда, чтобы не терять времени, эта группа офицеров на руках выкатила пушку из Манежа и прямой наводкой решила разбить ворота. Но вдруг ворота открылись, и кто-то знаками показал этой группе, что путь свободен.
По крутой спиральной кирпичной лестнице, соблюдая полную тишину, поднялись мы к нише, в которую вел этот ход. Первым шел я, за мной юнкера. Около железных кованых ворот, под сводом башни ходил караульный. Выбрав минуту, когда он повернулся к нам спиной, мы стремительно бросились на него, приготовленной тряпкой заткнули ему рот, а веревками связали ему ноги и руки.
Покончив с караульным и открыв ворота, мы бегом бросились к Никольским воротам. Встречавшиеся солдаты 1–го батальона, видя, что мы шутить не будем, бросали винтовки. Никольские ворота открыли мы без задержки и так же бегом вдоль Оружейной палаты устремились к Спасской башне. Здесь по нас из амбразур башни взбунтовавшиеся солдаты открыли огонь. Два или три юнкера упали ранеными, но мы уже вбежали в проход Спасских ворот. Под угрозой наших винтовок караульные, побросав свое оружие, открыли ворота, в которые немедленно вбежала группа юнкеров, скрывавшаяся за Лобным местом. Открыв ворота Спасской башни, я закончил свое задание и явился в распоряжение полковника Мороза, который был назначен комендантом Кремля.
В нашем распоряжении находились юнкера Александровского военного училища и 6 московских школ прапорщиков. Интересно, что после овладения нами Кремля юнкера 2–й школы прапорщиков отказались стрелять «в своих». Разбираться в этом у нас не было времени, и, разоружив юнкеров этой школы, мы заперли их в подвалах Кремля вместе с 1–м батальоном 56–го пехотного запасного полка.
Алексеевское военное училище и кадеты старших классов трех московских корпусов и Суворовского кадетского корпуса, находившиеся в Лефортово, были окружены взбунтовавшимися солдатами и вооруженными рабочими московских заводов в здании Алексеевского военного училища и прийти нам на помощь не смогли.
Работу санитаров выполняли учащиеся средних школ и студенты Университета. Центральный санитарный пункт находился в Александровском военном училище.
К вечеру 29 октября началась со стороны Красной площади неистовая атака большевиков на Спасские ворота и Никольские ворота Кремля. Огонь вели изо всех окон и подворотен домов, находившихся на противоположной стороне площади. Они подвезли бомбометы, и их огонь был сконцентрирован по Никольским воротам.
К коменданту Кремля прибежал юнкер с Никольских ворот с тревожными сведениями. Полковник Мороз приказал мне немедленно пойти к Никольским воротам и его именем навести порядок. Во исполнение приказа коменданта, полный решимости, я побежал к Никольским воротам. Поднявшись на башню, я увидел лежащих без движения нескольких юнкеров. Офицеров среди них не было. Встревоженные юнкера прижимались к стенам башни, так как все окна и амбразуры башни были под точным огнем большевиков. На Кремлевской стене между Никольскими и Спасскими воротами два пулемета непрестанно вели прицельный огонь по появлявшимся целям. Вдруг я услышал женский голос: «Скорей принесите пулеметные ленты». Я приказал одному юнкеру отнести ленту. Но бедные юнкера, впервые попавшие под обстрел и у ног которых лежали убитые их сотоварищи, потеряли голову. Видя это, я схватил две коробки с пулеметными лентами и бегом отнес их к пулеметчикам. Этими двумя пулеметчиками оказались сестры Мерсье. [77]
77
Сестры Вера и Мария Мерсье окончили в 1917 г. Александровское военное училище и были произведены в прапорщики. С ноября 1917 г. находились в Добровольческой армии и участвовали в 1–м Кубанском («Ледяном») походе в составе пулеметной роты Корниловского ударного полка. Вера погибла в этом походе, а Мария продолжала служить в армии и была убита в 1919 г. под Воронежем.
Сестер Мерсье я помню еще в день их производства в чин прапорщика. Но помню день, еще до Первого похода, когда отряд полковника Кутепова вел бой под станцией Матвеев Курган, что к северу от Таганрога. В то время, в декабре 1917 года, на юге России шли сильные дожди, земля размокла. Автор этих строк тогда был пулеметчиком на броневом автомобиле. Из-за грязи и размокшей земли бронеавтомобиль не мог принять активное участие в бою. Он был поставлен на железнодорожную платформу и с нее вел огонь по наступавшим большевикам, кажется, латыша Сиверса. Командовал бронеавтомобилем поручик Филатов, сын начальника офицерской стрелковой школы, генерала Филатова. Чтобы ясней разглядеть наступавшие цепи большевиков и установить точный прицел, поручик Филатов вышел из бронеавтомобиля на платформу, на которой стоял броневик, и мгновенно упал, пораженный пулей. Из своей пулеметной башни броневика я видел, как упал поручик Филатов, чтобы оказать ему помощь, я также выскочил из броневика, но он уже умирал. Тут я заметил, что впереди железнодорожной насыпи на пригорке стоит женщина–прапорщик и внимательно наблюдает в бинокль за наступающими цепями большевиков. Мне показалось, что она стоит точно окаменев. Большевики ведут бешеный огонь, было ясно, что она каждое мгновение может быть убита, и чтобы спасти ее жизнь, я спрыгнул с железнодорожной площадки и под свист пуль подполз к ней, схватил ее за один из сапогов и, сильно потянув, повалил ее. Упав на землю, она страшно рассердилась на меня: «Как это кто-то посмел схватить меня за ногу!» Затем я помню этих двух сестер в начале Первого похода. Обе они были в пулеметной роте Корниловского ударного полка в «Кольтовском взводе». В брошюре «Ледяной поход 1918 — 1953 (35–летие)» на стр. 16 сказано: «Убита Вера Мерсье, одна из двух сестер, вторая была несколько раз ранена». Царство Небесное чудной русской девушке, отдавшей свою юную жизнь за поруганную родину, за веру Православную, за Русь Святую. Что сталось с ее сестрой, к сожалению, я не знаю. Ее имя и ее адрес мне не известны. Но шлю я ей свой привет Первопоходника Первопоходнице. Если она жива, то пусть откликнется на слова ее соратника.
Затем мне помнится, как комендант Кремля полковник Мороз вызвал меня к себе и приказал ехать на бронеавтомобиле к Почтамту, Государственному банку и к телефонной станции, которые были в наших руках, чтобы доставить им боеприпасы. В продолжении всего пути пули большевиков как горох стучали в стенки броневика, но мы не оставались в долгу и также посылали им свой гостинец.
Мне помнятся также и разговоры о том, что нам придется уйти из Москвы и походным порядком прибыть на Дон к генералу Каледину для продолжения борьбы с большевиками. В ночь на 3 ноября мы покинули Кремль и сосредоточились в Александровском военном училище, чтобы с зарей двинуться на юг. Но произошла, как тогда говорили, «великая провокация». К утру Александровское военное училище большевики окружили и нас, крепко спавших, грубо разбудили, разоружили. Затем предложили разойтись, арестов пока не было. Они начались уже после похорон жертв этих дней.
По доносу горничной, служившей в нашей семье, я был схвачен на улице, погоны с меня сорвали и отвели в Бутырскую тюрьму. Удачный случай помог мне ночью выскочить из окна (решетка отходила в сторону) и под покровом ночи выбраться из тюрьмы. Конечно, к себе домой я не пошел, а нашел приют у друзей. Вскоре, войдя в одну боевую организацию, я получил задание обойти офицеров Москвы и предложить им ехать на Дон к генералу Каледину. Если у кого не хватало денег, организация снабжала его необходимыми средствами, билетом на поезд и хорошо подделанными документами с большевистской печатью. Обошел я свыше ста офицерских квартир.
За мной началась слежка. Раздобыв хорошо подделанные документы унтер–офицера, я к середине ноября 1917 года прибыл в Новочеркасск и вступил в ряды только–только формирующейся Добровольческой армии.
Кончаю свое воспоминание словами генерала Деникина: «Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую Родину, — это был бы не народ…»