Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
Шрифт:
— Итак, коли вы Советы признали — идем в Совет. А здесь на улице нам делать нечего.
Я сделал верный ход. Толпа загалдела. Одни кричали, что с нами нужно здесь же покончить, другие стояли за расправу в Совете, остальные просто бранились.
— Долго мы здесь стоять будем? Или своего Совета боитесь?
— Чего ты нас Советом пугаешь? Думаете, вашего брата там по головке поглядят? Как бы не так! Там вам и кончание придет. Ведем их, товарищи, взаправду в Совет! До него тут рукой подать.
Самое трудное было сделано.
—
Мы первые двинулись по направлению к Скобелевской площади. За нами гудящая толпа солдат.
Начинались сумерки. Народу на улицах было много.
На шум толпы выбегали из кафе, магазинов и домов. Для Москвы, до сего времени настроенной мирно, вид возбужденной, гудящей толпы, ведущей двух офицеров, был необычен.
Никогда не забуду взглядов, бросаемых нам вслед прохожими и особенно женщинами. На нас смотрели как на обреченных. Тут было и любопытство, и жалость, и бессильное желание нам помочь. Все глаза были обращены на нас, но ни одного слова, ни одного движения в нашу защиту.
Правда, один неожиданно за нас вступился. С виду приказчик или парикмахер — маленький тщедушный человечек в запыленном котелке. Он забежал вперед, минуту шел с толпой и вдруг, волнуясь и заикаясь, заговорил:
— Куда вы их ведете, товарищи? Что они вам сделали? Посмотрите на них. Совсем молодые люди. Мальчики. Если и сделали что, то по глупости. Пожалейте их. Отпустите!
— Это еще что за защитник явился? Тебе чего здесь нужно? Мать твою так и так — видно, жить тебе надоело! А ну, пойдем с нами!
Котелок сразу осел и замахал испуганно руками:
— Что вы, товарищи? Я разве что сказал? Я ничего не говорю. Вам лучше знать… — И он, нырнув в толпу, скрылся.
Неподалеку от Совета я чуть было окончательно не погубил дела. Я увидел в порядке идущую по Тверской полуроту нашего полка под командой молоденького прапорщика, лишь недавно прибывшего из училища. Меня окрылила надежда. Когда голова отряда поравнялась с нами, я, быстро сойдя с тротуара, остановил его (это был наряд, возвращающийся с какого-то дежурства). Перепуганный прапорщик, ведший роту, смотрел на меня с ужасом, не понимая моих намерений. Но нельзя было терять времени. Толпа, увидав стройные ряды солдат, стихла.
Я обратился к полуроте:
— Праздношатающиеся по улицам солдаты, в то время как вы исполняли свои долг, неся наряд, задержали двоих ваших офицеров. Считаете ли вы их вправе задерживать нас?
— Нет! Нет! — единодушный и дружный ответ.
— Для чего же у нас тогда комитеты и дисциплинарные суды, избранные вами?
— Правильно! Правильно!
Я совершил непозволительную ошибку. Мне нужно было сейчас же повести под своей командой солдат в казармы. Нас, конечно, никто не посмел бы тронуть. Вместо этого, я проговорил еще не менее двух минут. Опомнившаяся от неожиданности толпа начала просачиваться в ряды роты. Снова раздались враждебные нам голоса.
— Вы их не слушайте, товарищи! Неужто против своих пойдете?
—
— А мы их в Совет ведем. Там дело разберут!
— Наш Совет — солдатский! Или Совету не доверяете? Время было упущено. Кто-то из роты заговорил уже по–новому:
— А и правда, братцы! Коли ведут, значит, за дело ведут. Нам нечего мешаться. В Совете, там разберут!
— Правильно! — так же дружно, как мне, ответили солдаты Говорить с ними было бесполезно. Передо мною была уже не рота, а толпа. Наши солдаты стояли вперемешку с чужими. Во мне поднялась злоба, победившая и страх, и волнение.
— Запомните, что вы своих офицеров предали! Идем в Совет! До Совета было рукой подать, что не дало возможности сызнова разъярившейся толпе с нами расправиться.
Скобелевская площадь оцеплена солдатами. Первые красные войска Москвы. Узнаю автомобилистов.
— Кто такие? Куда идете?
— Арестованных офицеров ведем. Про царя говорили. Объявления советские срывали
— Чего же привели эту с…? Прикончить нужно было. Если всех собирать, то и места для них не хватит! Кто же проведет их в Совет? Не всей же толпой идти!
Отделяется человек пять–шесть. Узнаю среди них тех, что нас первыми задержали. Ведут через площадь, осыпая неистовой бранью. Толпа остается на Тверской. Я облегченно вздыхаю — от толпы отделались.
Подымаемся по знакомой лестнице генерал–губернаторского дома. Провожатым — кто-то из местных.
Проходим ряд комнат. Мирная канцелярская обстановка. Столы, заваленные бумагами. Барышни, неистово выстукивающие на машинках, снующие молодые люди с папками. Нас провожают удивленными взглядами.
У меня снова появляется надежда на счастливый исход. Чересчур здесь мирно. Дверь с надписью: «Дежурный член И. К. (Исполнительного Комитета. — С. Э.)».
Входим. Почти пустая комната. С потолка свешивается старинная хрустальная люстра. За единственным столом сидит солдат — что-то пишет.
Подымает голову. Лицо интеллигентное, мягкое. Удивленно смотрит на нас:
— В чем дело?
— Мы, товарищ, к вам арестованных офицеров привели. Ваши объявления срывали. Про царя говорили А дорогой, как вели, сопротивление оказали — бежать хотели.
— Пустили в ход оружие? — хмурится член И. К.
— Никак нет. Роту свою встретили, уговаривали освободить их.
— Та–а-ак–с, — тянет солдат. — Ну вот что — я сейчас сниму с вас показания, а господа офицеры (!!!) свои сами напишут.
Он подал нам лист бумаги.
— Пусть напишет один из вас, а подпишутся оба. Нагибаюсь к М. и шепчу:
— Боюсь верить, но, кажется, спасены!
Быстро заполняю лист и слушаю, какую ахинею несут про нас солдаты. Оказывается, кроме сорванного объявления, за нами числится: монархическая агитация, возглас «Мы и ваше Учредительное собрание сорвем, как этот листок», призыв к встретившейся роте выступить против Совета.