Сорок монет
Шрифт:
— Мы лично гордимся энергией товарища Ханова!
Когда Ханов слышал слова, подобные этим, лицо у него прямо на глазах светлело. А Карлыев, что бы о нём ни говорили, казался даже безучастным. Во всяком случае, ничего, кроме терпеливого внимания, нельзя было прочесть на его лице.
После выступления Сергеева и начальника сельхозуправления исполкома Сапалыева Тойли Мерген поднял руку.
— Вы ещё что-то хотите сказать, Тойли-ага?
— Нет. По-моему, пора кончать прения и дать слово секретарю райкома. А так мы и за семь дней не управимся.
— Что за человек! — крикнул,
— Проголосуем, товарищи. Кто за предложение Тойли Мергена?
Сергеев встал. Но ему даже не пришлось подсчитывать голоса. Почти все находившиеся в зале подняли руки. И слово было предоставлено секретарю райкома.
Поднявшись на трибуну, Карлыев не сразу заговорил. Он стоял какое-то время молча, глядя куда-то поверх голов, наверно, в который раз обдумывая то, что собирался сказать.
Напряжённую тишину зала нарушил Ханов. У него, видно, не хватило выдержки. Бросив на тетрадь в чёрном переплёте, кстати, такую же, как у Гайли Кособокого, красно-синий карандаш, которым он записывал все выступления, он громко сказал:
— Мы ждём!
Карлыев отхлебнул глоток чаю и не сразу ответил:
— Я знаю, что ждёте.
— Может, вам нечего сказать? — самодовольно усмехнулся Ханов.
— Я всё думаю, не уступить ли вам очередь. Не будет ли вам потом труднее говорить.
— Вы хотите меня запугать?
— Вы прекрасно знаете, что я никогда никого не запугиваю. Я хочу облегчить вашу ношу.
— Неужели моя ноша тяжелее вашей?
— По-моему, пленум вам это разъяснил.
— Вы… Вы хотите сказать, что я в чём-то не прав?
— Да. И вам ещё не поздно признаться в этом.
Глядя в зал, Ханов уверенно заявил:
— Если бы у меня было хоть малейшее сомнение в своей правоте, я никогда не взялся бы за перо. Так что не теряйте лучше времени!
Только после этого секретарь райкома обратился к залу.
— На первый, и я бы даже сказал, поверхностный взгляд, — начал он, — заявление товарища Ханова можно посчитать поклёпом, клеветой. Некоторые примерно так и говорили. Верно ли это? По-моему, нет. Начальник сельхозуправления, а также Шасолтан Назарова попытались разобраться в этом заявлении. Но и они, по-моему, не добрались до сути. Если бы претензии товарища Ханова сводились просто к клевете, на них не трудно было бы найти ответ. Не вопрос гораздо серьёзнее, чем многие думают. Для членов бюро райкома, в том числе и для меня, не ново то, что говорится в заявлении, потому что мы повседневно наблюдаем товарища Ханова. Каков стиль его работы? Нельзя никому доверять, кроме, конечно, себя самого. Ни с кем не надо советоваться, только приказывать, только отдавать распоряжения. Если дело сделано — ладно. Если нет, зачем тратить время на выяснение причин. Куда проще воспользоваться своей властью, а значит — наказать, прогнать, освободить. Короче говоря, настоящий руководитель должен уметь властвовать. Товарищ Ханов совершенно искренне считает, что по-другому работать нельзя.
Вот Тойли Мерген сказал тут, что зря товарищ Ханов написал своё заявление. Нет, Тойли-ага, не зря! Иначе вопрос так и остался бы не раскрытым. Да и вообще кое-что в заявлении
Люди в зале задвигались. А Карлыев отпил ещё глоток чаю.
— Товарищи, я сейчас всё объясню. Нас всех, я имею в виду райком, не меньше, чем товарища Ханова, возмутил поступок Тойли Мергена. Нельзя бороться с отсталыми людьми, вроде Гайли Кособокого, такими, простите меня, дикими методами. Не только мы, но и правление колхоза осудило за это Тойли Мергена. И он, как человек честный, признал наше осуждение справедливым. Но ведь товарищ. Ханов требовал вообще отстранить от работы этого почтенного труженика. Вот я и предлагаю, товарищи, не делать поспешных выводов и в отношении самого товарища Ханова.
Если мы начнём отстранять от работы каждого, совершившего ошибку, вокруг нас пусто станет. Хоть это и трудно и не безболезненно, мне думается, будет правильно, если мы постараемся помочь товарищу Ханову. Конечно, мы не всесильны, нужно, прежде всего, чтобы сам товарищ Ханов захотел воспользоваться нашей помощью.
Я всегда говорил и сейчас повторяю, что мы имеем дело с человеком энергичным. И, если он, как коммунист, осознаёт свои ошибки, то мы с радостью поработаем вместе, плечом к плечу. Но если он не захочет признать себя неправым… — Карлыев развёл руками и, не закончив фразы, сошёл с трибуны.
Настала очередь Ханова. По тому, каким высокомерным взглядом окинул он зал, люди поняли, что старания Карлыева напрасны. Ступив на трибуну, Ханов сразу перешёл в наступление.
— Вы со своей гнилой философией утопите в конце концов район!.. — не скрывая злобы, прокричал он, глядя прямо на Карлыева.
Чуть ли не целый час ораторствовал председатель райисполкома в духе своего заявления. И если первые несколько минут его ещё слушали, то вскоре люди стали переговариваться, сначала, правда, тихо, но потом всё громче и громче.
Наконец Ханов умолк и прошёл на своё место. На трибуну скова поднялся Карлыев.
— По-моему, товарищ Ханов несколько поторопился, — сказал он, обращаясь к притихшему залу.
— Что вы предлагаете, товарищ Карлыев? — спросил Сергеев.
— Предупредить товарища Ханова и дать ему время осознать свои ошибки.
— Что ему время, когда он считает себя во всём правым, — уверенно заявил Санджар-ага.
— Если каждый из нас поможет человеку…
— Простите, товарищ Карлыев, — перебила его Шасолтан. — Вы только что слышали истерическую речь товарища Ханова. Неужели вы после этого ещё на что-то надеетесь?
Словом, пленум не поддержал предложения Карлыева. Большинством голосов было принято решение — просить Центральный Комитет Компартии Туркменистана освободить Каландара Ханова от занимаемой должности.
Ни на каких пленумах, собраниях и заседаниях Карлыев так не уставал, как сегодня. В голове гудело и казалось, будто к каждому плечу подвесили по тяжёлому камню. Он вошёл в свой пустой кабинет и, не зажигая лампы, сел за письменный стол, подперев руками лоб.
Секретарша принесла чай и спросила, почему Карлыев сидит в темноте. Он объяснил, что не собирается здесь засиживаться, и попросил, если найдётся, таблетку анальгина.