Сорок пять(изд.1982)
Шрифт:
Впрочем, Шико потерял время еще и потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия.
И правда, этот инок был настоящий филистимлянин.
Из-под небрежно надвинутого клобука выбивались космы волос, еще не тронутых ножницами монастырского цирюльника. Опущенные углы рта придавали ему выражение отнюдь не благочестивое; когда же его ухмылка переходила в смех, во рту обнажались три зуба, похожих на колья палисада за валами толстых губ.
Руки длинные и толстые; плечи такие, что на них можно было бы взвалить ворота
35
По библейскому преданию, когда богатырь Самсон пришел во вражеский город Газу, жители города пытались захватить его, заперев ворота. Однако Самсон сломал ворота и унес их с собой.
36
Голиаф— упоминаемый в Библии великан, отличавшийся колоссальной силой.
«Ну и образина! — подумал Шико. — И если к тому же он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет права на существование».
Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него глаз, приветствовал его почти по-военному.
— Чего вам надобно, друг мой? — спросил Шико.
— Вы господин Робер Брике?
— Собственной особой.
— В таком случае, у меня для вас письмо от преподобного отца настоятеля.
Шико взял письмо. Оно гласило:
«Дорогой друг, после того как мы расстались, я одумался. Поистине я не решаюсь предать хищным волкам, которыми кишит мир, овечку, доверенную мне господом. Как вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке Клемане — он был только что принят королем и отлично выполнил ваше поручение.
Вместо Жака, который еще слишком юн и вдобавок нужен здесь, в аббатстве, я посылаю вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что вы охотно примете его в качестве спутника…»
«Да, как бы не так», — подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха.
«К письму сему я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать вам его лично. Прощайте, дорогой друг».
— Какой прекрасный почерк! — сказал Шико, закончив чтение. — Пари держу, что письмо написано казначеем.
— Письмо действительно написал брат Борроме, — ответил Голиаф.
— В таком случае, друг мой, — продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, — вы можете возвратиться в аббатство!
— Я?
— Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились, и я предпочитаю путешествовать один.
— Как, вы не возьмете меня с собой, сударь? — спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза.
— Нет, друг мой, нет.
— А почему, скажите
— Потому что я должен соблюдать бережливость: время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите.
— Жак ест не меньше моего.
— Да, но Жак — настоящий монах.
— А я что такое?
— Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, а это может оскорбить богоматерь, к которой я послан.
— Что вы тут мелете насчет ландскнехтов и жандармов? — возразил монах. — Я инок из обители Святого Иакова. Разве вы не видите этого по моему облачению?
— Не всяк монах, на ком клобук, друг мой, — ответил Шико. — Зато человек с ножом за поясом явно похож на воина. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.
Шико отвесил великану прощальный поклон, и тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес.
Наш путешественник подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, исчез за воротами монастыря. Тогда Шико спрятался за живой изгородью, снял куртку и надел под полотняную рубаху уже знакомую нам тонкую кольчугу.
Кончив переодеваться, он напрямик через поле вышел к Шарантонской дороге.
XXVI. Гизы
Вечером того дня, когда Шико отправился в Наварру, мы снова встречаемся с быстроглазым юношей, который попал в Париж на лошади Карменжа и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дону Модесту Горанфло.
На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье.
Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником и целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ждала кого-то, стоя у окна в большом зале дворца Гизов. Сгущались сумерки, и герцогиня с трудом различала ворота парадного подъезда.
Наконец послышался конский топот, и минут через десять привратник, таинственно понизив голос, доложил о прибытии монсеньера герцога Майенского.
Госпожа Монпансье устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла ступать на носок правой ноги, чтобы скрыть легкую хромоту.
— Как, брат, — спросила она, — вы одни?
— Да, сестрица, — ответил герцог, целуя руку герцогини и усаживаясь.
— Где же Генрих? Разве вы не знаете, что все его ждут?
— Генриху, сестрица, в Париже пока нечего делать. Зато у него много дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно, скрытно; зачем же ему все бросать и ехать в Париж, где все уже налажено?
— Да, но все расстроится, если вы не поторопитесь.
— Полноте!
— А я вам говорю, что парижские буржуа хотят видеть своего Генриха Гиза, ждут его, бредят им.
— Придет время, и они его увидят. Разве Мейнвиль им этого не растолковал?
— Растолковал. Но вы ведь знаете, что он не пользуется таким влиянием, как вы?
— Давайте, сестрица, перейдем к самому срочному. Как Сальсед?
— Умер.
— Не проговорился?
— Ни слова не вымолвил.