Сорок пять(изд.1982)
Шрифт:
Монкрабо своей тяжестью повалился на товарища, у которого бледность приняла зеленоватый оттенок.
— За менее тяжелые проступки, — продолжал Луаньяк, — я буду налагать и менее суровую кару — например, тюремное заключение. На этот раз я пощажу жизнь господина де Монкрабо, который болтал, и господина де Пенкорнэ, который слушал. Я прощаю их, потому что они могли провиниться по незнанию. Заключением я их наказывать не стану, ибо они мне, вероятно, понадобятся сегодня вечером или завтра. Поэтому я подвергну их третьей каре, которая будет
— Сто ливров! — пробормотал Пенкорнэ. — Но, черт побери, у меня их больше нет: они пошли на экипировку.
— Вы продадите свою цепь, — сказал Луаньяк.
— Я готов сдать ее в королевскую казну, — ответил Пенкорнэ.
— Нет, сударь, король не принимает вещей своих подданных в уплату штрафа. Продайте ее сами и уплатите штраф… Еще несколько слов, господа, — продолжал Луаньяк. — Я заметил, что в вашем отряде начались раздоры; обо всякой ссоре должно быть доложено мне — я один буду судить, насколько она серьезна, и разрешать поединок, если найду необходимым. В наши дни что-то слишком часто убивают людей на дуэли, и я не желаю, чтобы мой отряд терял бойцов. За первый же поединок, который последует без моего разрешения, я подвергну виновных строгому аресту, весьма крупному штрафу, а может быть, и более суровой каре… Господа, можете расходиться. Кстати, сегодня вечером пятнадцать человек будут дежурить у лестницы, ведущей в покои его величества, пятнадцать других во дворе — они смешаются со свитой тех, кто прибудет в Лувр, — и, наконец, последние пятнадцать останутся в казарме.
— Милостивый государь, — сказал, подходя к Луаньяку, Сент-Малин, — разрешите мне не то чтобы дать вам совет — упаси меня бог! — но попросить разрешения. Всякий порядочный отряд должен иметь своего начальника.
— Ну, а я-то кто, по-вашему? — спросил Луаньяк.
— Вы, сударь, наш генерал.
— Не я, сударь, вы ошибаетесь, а герцог д'Эпернон.
— Значит, вы наш полковник? Но и в таком случае каждые пятнадцать человек должны иметь своего командира.
— Правильно, — ответил Луаньяк, — ведь я не могу являться в трех лицах. Кроме того, я не желаю, чтобы среди вас одни были ниже, другие выше, разве что по своей доблести.
— О, что касается этого различия, вы скорее ощутите разницу между нами.
— Поэтому я намерен назначать каждый день сменных командиров, — сказал Луаньяк. — Вместе с паролем я буду называть также имя дежурного командира. Таким образом все будут по очереди подчиняться и командовать. Ведь я еще не знаю способностей каждого из вас: надо, чтобы они проявились, — тогда я сделаю выбор.
Сент-Малин отвесил поклон и присоединился к товарищам.
— Надеюсь, вы меня поняли, господа? — продолжал Луаньяк. — Я разделил вас на три отряда по пятнадцать человек. Свои номера вы знаете: первый отряд дежурит на лестнице, второй во дворе, третий остается
Все вышли. Остался один Эрнотон де Карменж.
— Вам что-нибудь надобно, сударь? — спросил Луаньяк.
— Да, сударь, — с поклоном ответил Эрнотон. — Состоять на королевской службе весьма почетно, но мне очень хотелось бы знать, как далеко может зайти повиновение приказу.
— Сударь, — ответил Луаньяк, — вопрос ваш весьма щекотливый, и дать на него определенный ответ я не могу.
— Осмелюсь спросить, сударь, почему?
Все эти вопросы задавались Луаньяку с такой утонченной вежливостью, что, вопреки своему обыкновению, он тщетно искал повода для отповеди.
— Потому что я сам зачастую не знаю утром, что мне придется делать вечером.
— Я новый человек при дворе, сударь, — сказал Эрнотон, — у меня нет ни друзей, ни врагов, страсти не ослепляют меня, и потому хоть я и стою не больше других, но могу быть вам полезен.
— Но, полагаю, короля-то вы любите?
— Я обязан его любить, господин де Луаньяк, как слуга, как верноподданный и как дворянин.
— Это основное, и если вы человек сообразительный, то сами распознаете, кто стоит на противоположной точке зрения.
— Отлично, сударь, — ответил с поклоном Эрнотон, — все ясно. Но остается еще одно обстоятельство, сильно меня смущающее.
— Какое, сударь?
— Пассивное повиновение.
— Это первейшее условие.
— Прекрасно понимаю, сударь. Но пассивное повиновение бывает делом нелегким для людей, щекотливых в делах чести.
— Это уж меня не касается, господин де Карменж, — сказал Луаньяк.
— Однако, сударь, если вам какое-нибудь распоряжение не по вкусу?
— Я вижу подпись господина д'Эпернона, и это воз вращает мне душевное спокойствие.
— А господин д'Эпернон?
— Господин д'Эпернон видит подпись его величества и тоже, подобно мне, успокаивается.
— Вы правы, сударь, — сказал Эрнотон, — я ваш покорный слуга.
Эрнотон направился к выходу, но Луаньяк окликнул его.
— Вы навели меня на одну мысль, — молвил он, — и вам я скажу то, чего не сказал бы вашим товарищам, ибо никто из них не говорил со мною так мужественно и достойно, как вы.
Эрнотон поклонился.
— Сударь, — сказал Луаньяк, подходя к молодому человеку, — сегодня вечером сюда, вероятно, явится одно высокое лицо: не упускайте его из виду и следуйте за ним повсюду, куда бы он ни направился по выходе из Лувра.
— Милостивый государь, позвольте сказать вам, что, по-моему, это называется шпионством.
— Шпионством? Вы так полагаете? — холодно произнес Луаньяк. — Возможно, однако же…
И он протянул какую-то бумагу Карменжу. Тот, развернув ее, прочел: