Сорок пять. Часть вторая, третья
Шрифт:
– Подойдите, молодой человек, поближе… вот так, – позвал король. – Благодарю вас, кардинал, за цитаты из Плутарха. В подобных случаях обещаю обращаться только к вам.
Кардинал понял, что король хочет остаться наедине с дю Бушажем, и удалился. Генрих обратил свой взор на мать, которая стояла неподвижно. В кабинете оставались только Екатерина, д’Эпернон, рассыпавшийся перед ней в любезностях, и дю Бушаж. У двери стоял Луаньяк, полупридворный-полусолдат, не обращая ни на что особенного внимания. Король сел и начал беседу с приблизившимся
– Граф, зачем вы скрываетесь позади дам? Разве вы не знаете, что нам всегда приятно вас видеть?
– Государь, я не умею выразить всей моей благодарности. – Молодой человек почтительно поклонился.
– Итак, любезный граф, почему вас не видно больше в Лувре? Я жаловался на вас вашему брату, кардиналу, который своей ученостью превзошел мои ожидания.
– Если вы, ваше величество, не видели меня, так это потому, что не изволили никогда взглянуть в отдаленную часть этого кабинета. Всякий день я стою там в минуту вашего выхода. Я все так же присутствую при пробуждении вашего величества и почтительно приветствую вас, когда вы возвращаетесь из совета. Я не пропустил ни одного дня и никогда не пропущу, пока буду в состоянии ходить. Эта обязанность для меня священна.
– И это тебя так печалит? – дружески пошутил Генрих.
– О! Ваше величество не может так думать!
– Нет, ты и твой брат – вы оба любите меня.
– Государь!
– И я люблю вас. Кстати, знаешь ты, что я получил от твоего бедного брата письмо из Дьеппа?
– Нет, государь, я не знал.
– Но ты не знал также, что ему очень не хотелось ехать?
– Он признался мне, что с печалью покидает Париж.
– Да, но знаешь ли, что он мне сказал? Он сказал, что есть человек, который страдал бы гораздо сильнее, и что ты умер бы, если бы тебя услали куда-нибудь из Парижа.
– Может быть, государь.
– Он мне сказал также: «Когда он не сердится, он со мной откровенен». Он сказал, что ты даже ослушался бы меня. Может ли это быть?
– Ваше величество, вы вправе подумать, что я скорее умру, чем решусь не повиноваться.
– Но если бы ты не умер с горя от приказания ехать из Парижа?
– Государь, я не знаю, что для меня страшнее – смерть или ослушание. Однако, – прибавил молодой человек, наклоняя свое бледное чело, чтобы скрыть замешательство, – я бы ослушался.
Король, скрестив руки, смотрел на Жуайеза:
– А ты не помешался немножко, мой бедный граф?
Молодой человек печально улыбнулся:
– О государь, я помешан вполне, и вы, ваше величество, напрасно смягчаете выражения.
– Так это правда, мой друг?
Жуайез подавил вздох.
– Расскажи-ка мне.
Молодой человек дошел до такого героизма, что улыбнулся:
– Такой великий государь, как вы, не захочет унизиться до выслушивания подобных объяснений.
– Напротив, напротив, расскажи, это развлечет меня.
– Государь, – отвечал молодой человек с гордостью, – вы ошибаетесь. Я должен сказать вашему
Король взял руку молодого человека.
– Ну, ну, не сердись, дю Бушаж, ты знаешь, что и король твой испытал горести несчастной любви.
– Знаю, государь.
– Итак, я могу сочувствовать тебе.
– Со стороны короля это слишком великодушно.
– Нисколько! Выслушай: надо мной, кроме Бога, нет никого, и, когда я страдаю, мне помочь никто, кроме Бога, не в состоянии. Но ты… тебе могу помочь я…
– Государь!..
– И в заключение, – продолжал Генрих с грустью и нежностью, – ты можешь надеяться увидеть конец своего несчастья.
Молодой человек покачал головой в знак сомнения.
– Дю Бушаж, – настаивал Генрих, – клянусь честью, ты будешь счастлив, или я перестану называться королем Франции!
– Я – счастлив? Увы, государь, это невозможно, – возразил молодой человек с невыразимо горькой улыбкой.
– Почему же?
– Потому, что мое счастье не зависит от людей.
– Дю Бушаж, – не отставал король, – брат ваш, уезжая, оставил вас мне как другу. Если вы не советуетесь насчет своих дел ни с мудростью своего отца, ни с познаниями вашего брата-кардинала, я хочу заменить вам старшего брата. Будьте же доверчивы: от всего, исключая смерть, моя власть и мое расположение к вам найдут лекарство.
– Государь, – отвечал молодой человек, падая перед королем на колени, – не смущайте меня, выражая ко мне расположение, на которое я не могу отвечать. Мое несчастье неизлечимо, потому что составляет мою единственную радость.
– Дю Бушаж, вы сумасшедший, вы убьете себя этими химерами – я говорю вам это!
– Я сам это знаю, государь, – спокойно отвечал молодой человек.
– Но, наконец, – в голосе короля послышалось некоторое нетерпение, – женитьба это, что ли?
– Государь, я хочу снискать любовь. Вы видите, что никто не может доставить мне этого счастья. Я один должен добиться ее, и добиться сам.
– К чему же отчаиваться?
– Потому, что я чувствую невозможность этого счастья.
– Испытай, дитя мое. Ты богат, молод, хорош собой. Какая женщина может противиться тройному воздействию красоты, любви и молодости? Таких женщин нет, дю Бушаж, и не может быть.
– Сколько людей благословляли бы ваше величество за чрезвычайное снисхождение и благосклонность, которые вы выказываете мне!
– Итак, ты принимаешь? Хорошо! Не говори ничего, если тебе хочется скрытничать. Я соберу сведения, прикажу сделать розыски. Ты знаешь, что я сделал для твоего брата, – то же сделаю и для тебя. Сто тысяч экю не остановят меня.
Дю Бушаж схватил руку короля и прижал ее к губам.
– Если вы, ваше величество, потребуете когда-нибудь моей крови – я пролью ее до последней капли, чтобы доказать, сколь я признателен вам за покровительство, от которого теперь отказываюсь.