Сорок уроков русского. Книга 1

Алексеев Сергей Трофимович

Но вот что было замечено: если вывезти зараженную пасеку подалее от других, где нет контакта пчел и мест общего пользования — цветов, то семьи мало-помалу сами избавлялись от паразитов и к середине лета выздоравливали полностью. Новые потомства пчел рождались уже без «пассажиров» -нахлебников, зрячие и крылатые. Как им удается сбрасывать с себя клещей, до сей поры не совсем ясно, есть предположения, что пчелы (язык не поворачивается называть их насекомыми!) научились снимать их друг с друга. По другой версии, пчелы-чистильщики, что готовят

ячейки для лоточного засева, разгадали «политтехнологии» варроатоза и теперь идут вплотную к матке, не позволяя самке клеща откладывать свои яйца. А если успела отложить — выбрасывают.

Так или нет, не знаю, но из моих личных наблюдений вынес несколько явных, неоспоримых фактов: пчелы чистят друг друга, особенно «мертвые» зоны, которые сама пчела достать не может. Но более потрясло то, как они помогают друг другу встать на лапки, если, вылетая из летка, пчела случайно перевернулась на спину. Они подают руку упавшему — опять же язык не поворачивается сказать лапку...

Бот бы взять да вывезти наш улей на необитаемый остров! Да только нет на планете, емлющей огонь, таких островов, и слишком уж много на нашей земле могил предков, кости коих еще продолжают излучать и питать нас энергией, — всех не выкопать и не увезти с собой. Остается одно — чистить друг друга, снимать клещей, обезвреживать будущее потомство, следуя на шаг впереди матки, и подавать руку, если кто-то споткнулся.

И не собирать мед на чужих цветах. Тем более если нектар из них давно кем-то выпит, а вместо него залит химреактив в виде пищевой добавки...

Улей наш не перевезти. Но вот столицу — вполне возможно в самое ближайшее время. Пока существующая власть не устремилась на юг от Москвы и не начала стройку «московской грыжи». Не следует разрушать солярный символ искусственным протуберанцем, ни к чему доброму это не приведет и времени существования столицы не продлит. Если бы власть имела образ, то давно бы уже осознала, что период «московского государства» пройден вкупе с советским периодом. Надо не реформировать, а переформатировать возбужденное пространство, в первую очередь перенести столицу, даже не на реку Ра — на Урал, и тогда сбудется пророчество Ломоносова: государство российское прирастет Сибирью.

Не стану рассказывать, как бы оживилась азиатская часть малозаселенной России, как бы хлынули на заснеженные просторы финансовые потоки, производительные силы и как бы «обрадовались» этому китайцы, — все это понятно без перевода и лишних слов.

Надо избавиться от варроатоза прежних элит, который поразил обе существующие столицы государства. Петр был похлеще нынешних реформаторов, он одним взмахом топора голову отрубал стрельцу, однако не сумел сладить с боярской элитой и ушел на болотистый берег Невы, будто бы рубить окно в Европу. Долгие версты русских просторов спасают нас не только от внешних врагов; у клеща сосущий хоботок длинный, да ноги коротки. Он физиологически не в состоянии покорять пространство более, чем площадь цветка, шейку пчелы, ограниченную Садовым кольцом столицы. А также долго жить вне улья, тем паче без своего кормящего транспорта — пчелы. Начитавшись Маркса, Ленин тоже страдал от необразованности и совершил ошибку, вернув Москве статус стольного града: прежний навоз там еще не перепрел,

не перегорел, не превратился в культурный слой, в почву, способную плодоносить, выгонять из семени живучий стебель.

Пусть Москва останется солярным символом прошлой эпохи, пусть даже Ильич лежит в своем мавзолее. Мертвец иногда помогает вздрогнуть, встряхнуться душе и проснуться, дабы увидеть, что мир больше, чем пределы видимой и осязаемой реальности.

Рано или поздно, но третья столица современной России будет на Урале. Только вдали от прошлых элитных гнездовий возможно окружить матку пчелами-чистилыциками, желательно из рабочих, вечевых пчел, которые и правят в семье.

А рабочей пчелой называется та, что собирает нектар...

Власть. Урок двадцать второй

Самое заветное и вожделенное слове Дара Речи — воля. Ничего более мы так страстно не желаем, не ищем, не жертвуем во имя, поступаясь самым дорогим, порой жизнью. Чаще всего обладание этой драгоценностью вообще становится целью существования. И не потому, что мы лишены ее, к примеру, по приговору суда и сидим в тюрьме. Можно жить на свободе, идти, куда захочется, делать, что вздумается, и одновременно быть невольником. Поэтому мы стремимся освободиться от всего, что вяжет нас. каким-то образом сковывает движение, не позволяет совершать действия, сообразные приливу стихийных чувств в ту или иную минуту.

Но, заполучив волю и осознав это, мы не знаем, как с нею управиться, как сладить с открывающимися возможностями, как использовать этот могучий обретенный потенциал. И бывает, не достигнув гармонии отношений, поначалу совершаем глупости, о которых потом жалеем. Только тогда нам приходит в голову, что это короткое и невероятно емкое слово — штука коварная и опасная, как бритва в кармане, как спички в руках ребенка, ибо его суть можно понимать как полное раскрепощение духа и разума. А подобным состоянием надо уметь распорядиться, надо еще научиться жить с этой властной, строптивой, капризной и желанной особой! Однако, не испытав чувства воли, как и чувства любви, никогда не осознаешь, что она вбирает в себя великую ответственность и вкупе с раскрепощением требует мировоззрения особого качества и состояния. Не испытав, никогда и не подумаешь, что и у воли есть строгий, недремлющий, беспощадный надзиратель — совесть. Обретая волю, мы становимся заложником собственной совести, и только тогда приходит понимание, что в совокупности это бремя, крест, вериги, это незримая, но вполне осязаемая духовно-волевая материя, энергия, а не чувственное восприятие мира.

Потенциал этой энергии и есть степень вольности духа

Наши вольные пращуры прекрасно разбирались во всех тонкостях существования подобных материй, поэтому Дар Речи сохранил даже ее единицы измерения — смелость, мужество, отвага, храбрость, беззаветность, самопожертвование. Но время и нравы внесли свои коррективы, предложили альтернативу в виде свободы. На первый взгляд, это некая усеченная или точнее отсеченная плоть воли, однако это далеко не так.

Воля и свобода — понятия совершенно разные, хотя в исходных формах они все же имеют один общий слогокорень (какой именно, будет сказано ниже). Это и вводит нас в заблуждение. Скажу более того, это даже не синонимы, а скорее антонимы, если придерживаться общепринятых правил лингвистики. Первоначальный смысл понятия волн противоположен по значению со «сладким словом» свобода. Но именно она возводится в культ, ценится, проповедуется, и все по одной причине, весьма меркантильной: понятие свободы является инструментом для манипуляции сознанием, тогда как воля совершенно не приемлет какого-либо управления извне, хотя тоже относится к разряду слов, означающих наши чувства.