Сороковник. Части 1-4
Шрифт:
— У тебя получилось, — мёртво отзываюсь я.
— Вижу. — Снова кашель. — Даже слишком. Я же не думала, что так обмишулимся. Думала, появится простая уютная цыпочка… Васюта — он же боевых баб на нюх не выносит, ему лапушку подавай… — Насмешливо продолжает: — У цыпочки и страхи малые, так, страстишки, как-нибудь отбилась бы ты с нашей помощью. А здесь на тебя сразу такого зверя выпустили. Мы всё в толк не могли взять, почему. И не поймём уже.
Почему она всё время говорит «мы»?
Она вглядывается, вчитывается в меня в последний раз.
— Кто-то за тобой стоит…. уже не вижу, кто. В расчёте на него и квесты будут строить. Не расслабляйся, голуба.
Глаза её подёргиваются серым.
— Больно? — спрашиваю. Прислушиваюсь к своим ощущениям, хочу услышать её, как вчера Аркадия, но — тихо. — Дать чего?
Она качает головой.
— Не болит. Заглушила. За руку возьми. И не думай ничего мне перекачивать, я закрылась. Хочешь, чтобы я ещё сутки мучилась? Миша вон тоже попробовал, сам был не рад.
Её пальцы снова вцепляются в мои, настолько сильно, что боль отдаёт уколом в сердце. Гала лежит, не шевелясь, а я боюсь двинуться, чтобы её не растревожить.
У неё был Королевский Рубин. Теперь я понимаю, почему она не хотела его брать. Жить не хотела. Предпочла отдать девочке. А ведь какой-то миг колебалась…
Через полчаса она открывает глаза.
— Если вернёшься, — передай моему Волокитину, что он сволочь.
Кто такой Волокитин, и где его найти, так и не сказала.
Ещё через полчаса она просит повернуть её набок. Сама не может.
В половине второго велит достать из ящика стола свечи. Свечи церковные, православные, откуда и как они здесь появились, вряд ли я узнаю.
— Спички там же. Зажжешь… когда уже отходить начну.
В два часа я раскуриваю ей папиросу. Говорить о вреде курения в такой момент глупо.
— И сама, — просит она. — Мне так легче. Держи при себе, — взглядом показывает на портсигар, — может, ещё попрошу.
Чернота вокруг неё сгущается и проблёскивает редкой искрой. Лицо — в дымке. От змейки на руке остался только контур. Временами она впадает в забытьё.
Я смачиваю ей сохнущие губы водой. Хоть она и не просит — но от того, что больше не говорит. Время от времени растираю ей руки и ступни, но это не помогает: они всё холоднее.
В три она открывает глаза и шепчет:
— Всё.
Но это ещё не всё.
Вскоре меняется дыхание. На вздохе — болезненный всхлип, на выдохе стон. Я знаю, что будет дальше, поэтому зажигаю свечи. Одну ставлю на стол, другую вкладываю в восковые холодные пальцы. Янек, наверное, уже с ума сходит от неизвестности; а как там сэр Майкл со своим тёмным другом? Да хоть бы его и собаки не любили, я бы и ему порадовалась, был бы рядом.
Её лицо преображается. Глаза проваливаются ещё больше. Кожа натягивается, разглаживаются морщины, выпирает шрам над левой бровью.
Не забыть: у меня потом полчаса. Нужно успеть сделать что-то важное…
Воск хороший, и свечи горят медленно, бездымно. Я по-прежнему смачиваю ей губы и протираю лицо. Держу руку, трогаю ступни — они уже остыли. Но хочется думать, что она всё ещё чувствует, и что от моих касаний ей легче.
Несколько раз зову её по имени. Нет ответа. Хрипы усиливаются.
Когда часы подают голос в очередной раз, застывшее лицо внезапно искажает судорога.
Бьёт четыре часа. И вслед за последним ударом приходит полная тишина. Дыхания нет. Свечи гаснут.
Не успеваю отследить, когда исчезает чёрная дымка с её лица: сейчас оно чисто, лишь желтоватого оттенка. На столе покрывается трещинами и распадается хрустальный шар. Как и сэр Майкл, целую её в лоб. Ты меня встретила в этом Мире, я тебя проводила.
Спасибо за всё.
На месте дверного проёма пробегает рябь, словно отдёрнули прозрачную занавеску. Дверь со скрипом отворяется: заходите, кто хотите.
Последняя шутка?
Сэр Майкл тяжело переступает порог. С тревогой всматривается мне в лицо, переводит взгляд на высохшую куклу, ещё недавно бывшую Галой, и прикрывает на миг глаза.
А открыв, неверяще смотрит куда-то позади меня.
Он застывает на месте, как вкопанный, поэтому Маге приходится потеснить его, чтобы пройти, и тоже озадаченно уставиться за мою спину.
— Ну, и что это за явление? — наконец говорит он.
Должно быть я в шоке: не каждый день у меня на руках умирают ведуньи, да ещё так тяжело умирают… Только этим могу объяснить, что до сих пор пялюсь на них, ничего не понимая. Затем догадываюсь обернуться. И в дверях напротив — вижу девушку. Она абсолютно голая, она щурится на свет, она пытается тереть глаза, будто только что проснулась.
— Господи, — только и могу сказать я. Потом до меня доходит.
За время пребывания в коконе она истончилась до такой степени, что, кажется, вот-вот надломится в талии. Личико посветлело, глаза смотрят почти осмысленно… Почти.
— Сэр Майкл, — говорю, — это же она. — Это же ей Гала… Рубин…
Он уже набрасывает на её узенькие плечи куртку. Обнимает, словно прикрывая собой. И я, наконец, отмираю. Таймер.
— Полчаса. У нас есть полчаса, так Гала сказала. Я успею что-нибудь найти из одежды. Сэр Майкл, да усадите её, она же едва на ногах держится!
И бегу в ту дверь, откуда девочка появилась, и мечусь в поисках нужной комнаты. Вот спальня, вот шкаф, отсюда Гала вытряхивала одёжку, дабы найти мне что-нибудь взамен изгвазданной рубахи. Распахиваю створки.
Бельё искать некогда. Брючки, юбки… вот эту беру юбчонку, длинную, с запахом: одевать быстрее, да и сподручнее. Девочка, похоже, неадекватна, хорошо ещё, что ходит самостоятельно.
А ведь если бы она не очнулась, я бы про неё и не вспомнила. Никто не хватился бы. Не слишком ли многих я забываю в последнее время?