Сороковник. Части 1-4
Шрифт:
Откуда-то у него в руке возникает небольшой нож. Не мой точно, мои из подоконника торчат, и, дотянись я хоть до одного — не знаю, успела бы выдернуть.
— Уж извини, — говорит, будто с сожалением, — долго возиться не буду. Только одну примету поищу, и если не найду — расстанемся по-хорошему. У той, кого я знал, есть некая пикантная особенность, довольно-таки редкая: на одной груди сосок обычный, на другой втянутый. На левой. И шрам небольшой там же. Позволишь?
И не успеваю я ничего сообразить, как он вспарывает на мне рубашку.
От страха, от стыда, от ночного холода я покрываюсь мурашками. От какой-то обречённости… Потому что и в самом деле, есть у меня такая особенность. Пикантная, ё-моё. Сильно это меня напрягало, когда кормила грудью.
Но откуда это известно некроманту?
И что теперь будет?
Потому что… вот убейте меня, я-то его не знаю! Да и, простите, чтобы мужчине запомнить такую подробность, надо с той женщиной переспать, и, может, не один раз, а я что — дура, забыть подобное?
Мало того, что в комнате холодно, Мага ещё дует мне на грудь. Непонятно? От холода соски обычно твердеют и становятся выпуклыми, а у меня левый, дурак, просто пропадает. Втягивается. Как сейчас.
Глаза его наливаются бешенством. Ногтём он проводит по небольшому шраму, что так и остался у меня после того, как в детстве перепуганный кот шарахнулся с моего плеча и оставил отметины.
— Это — ты, — говорит жёстко, как припечатывает. — Не валяй дурака. Ты хоть понимаешь, что полностью в моей власти, что хочу сейчас, то и сделаю?
— Тебе-то какая от того радость? — задыхаясь, отвечаю, а сама чувствую, как на пределе колотится сердце. Как в очередной раз за сегодня от него идёт горячая лавина, захватывая лопатку, левый бок… Но сейчас она катится дальше: обвивает поясницу, пульсирует в грудине, простреливает левую ногу. Мне душно. Не хватает воздуха.
— Радость, может, и невелика, а пять минут удовольствия получу, — любезно сообщает он и тянется к застёжке моих штанов. И я понимаю, что переговоры закончились. Он меня просто изнасилует, спокойно и не торопясь, за пять минут удовольствия.
— Если бы ты знала, как я жаждал тебя увидеть, — слышу я. — Чего я только не вытворял с тобой мысленно! И вот — я тебя встретил, но почему-то не чувствую радости. Почему?
И рывком стаскивает с меня джинсы.
Прикрываю глаза, чтобы хотя бы не видеть. Я не буду ни о чём умолять, просто сцеплю зубы и переживу это. Сердце бухает всё чаще. И взрывается.
Даже по одеревеневшему телу может пройти судорога, как от дефибриллятора. Меня снова простреливает боль. Я судорожно пытаюсь глотнуть воздуха.
— Эй… ты что? — голос у Маги обеспокоенный. — Что ещё вздумала?
Он рывком приподнимает меня за плечи, подсовывает под спину обе подушки.
— Сиди так…
Его ладонь снова ложится на мою злосчастную левую грудь, но на этот раз без намёков на ласку или грубость, скользит вниз, прощупывая рёбра, под которыми бунтует сердечная мышца, царапает кольцами.
— А ну, тихо, — вдруг повелительно говорит он. — Я сказал — тихо! Стоять!
Сердце останавливается. Я в ужасе открываю глаза. И чувствую, как его пальцы, постепенно наливаясь теплом, начинают выстукивать по рёбрам сдвоенный ритм: тук-тук… тук-тук… тук-тук…
— Слушай меня, — говорит он едва ли не ласково, склонившись над ним, сердцем. — Слушай. Повторяй. Ты же умница.
Я вижу копну жгуче-чёрных волнистых волос, которые, спадая, щекочут мне кожу. «Тук-тук» — задаёт он неспешный ритм, и сердечная мышца, подумав, сперва неуверенно, а затем всё более твёрдо вступает в такт. Он продолжает какое-то время, затем останавливается. Прислушивается. Улыбается. Шепчет:
— Молодец.
И поглаживает… не меня. И не со мной он разговаривал — с сердцем, напрямик.
У меня перехватывает дыхание от очередного приступа страха. Должно быть, от этого же стук убыстряется.
— Но-но, — говорит Мага хмуро, выпрямляясь. — Не вздумай ещё раз такое вытворить. — И снова кладёт руку мне на грудь. От его ладони идёт на сей раз животворная прохлада.
— Не понял? — вдруг говорит он. — Что ещё здесь такое? Дай-ка проверю…
Он не сканирует, как сэр Майкл, а простукивает меня, прощупывает. И почему-то его интересует именно этот участок, под левой грудью. Наконец, что-то он там обнаруживает. Глаза довольно блестят.
— Что ж, дорогуша, — и я в страхе жду продолжения, но оно оказывается неожиданным. — Беспокоить пока не буду. Нельзя тебе сейчас волноваться. На днях загляну, а пока здоровья набирайся, оно тебе ещё понадобится.
Я ничего не понимаю.
Он направляется к открытому окну.
— Эй! — кричу я шёпотом. — Не смей уходить! Сними с меня… это! Отморозь!
Он уже на подоконнике. Оборачивается:
— Зачем? К утру само пройдёт.
Впрочем, возвращается, нарочито бережно прикрывает курткой.
— Простудишься ещё. А ты мне живой и здоровой нужна вместе со своим драгоценным сердцем. Да, кстати, — он оборачивается уже от окна, — никому не жалуйся, это бесполезно. Сэр наш огорчится, но всё равно по доброте своей не поверит, а пацана, обожателя твоего юного, я просто придушу, если выступать начнёт.
И выпрыгивает вон. А я… я только и могу, что в отчаянии смотреть ему вслед.
За что?
И, несмотря на утреннее обещание больше не реветь, вскипаю злыми слезами.
Прошмыгавшись, усиленно думаю. Лежать в таком виде до утра я не собираюсь. А что, если «заморозка» не отойдёт? С Маги станется и приколоться! И Ян, либо — ещё хуже — сэр Майкл застанут меня в распоротой рубахе, лишь прикрытой курткой… Да я сгорю со стыда. Уже вижу брезгливость в глазах сэра, Янкин презрительный взгляд, и снова ощущаю сердцебиение. Стоп! — в панике говорю, стоп! Этот тип ушёл, некому будет меня откачивать!
Спокойно, спокойно, Ваня. У нас полночи впереди, что-нибудь, да придумаем. Слышишь и ты, сердце моё, почему-то для кого-то дорогое, ты мне, между прочим, тоже дорого!
До утра он точно не явится, сам сказал, что заглянет только на днях. Придётся поверить на слово. Какая-то у него корысть. Что-то ему от меня нужно, только он умалчивает. Что у меня там, в груди?
Жаловаться отсоветовал. Не хочет, чтобы сэр узнал о его художествах, а ведь в курсе, что тот завтра сюда приедет, навестить и Гелю, и ученицу. Минуту, а ведь если так, то чары эти или временный паралич, как уж назвать правильно — не знаю, но действительно должны к утру сойти, некроманту компромат ни к чему. Я с облегчением перевожу дух. Хоть здесь не опозорюсь.