Сошедший с рельсов
Шрифт:
Я любовался ею не меньше минуты, а потом перевел взгляд на того, с кем она говорила. Кто это, муж, которого я мимолетно видел у фонтана?
Нет, не муж. Этот был ниже ростом, моложе и одет небрежно. Может, коллега-брокер или сосед?
Похоже, они были на дружеской ноге. Остановились перед газетным стендом и начали что-то весело обсуждать.
А я оказался на ничейной территории: недостаточно далеко, чтобы остаться незамеченным, но и недостаточно близко, чтобы услышать слова. Стоило Лусинде повернуть голову налево, и я как
Я хотел избавить ее от этого. Но главным образом хотел избавить от этого себя.
И бросился наутек. Глядя вперед, чтобы случайно не встретиться с Лусиндой глазами, обогнул край медленно текущей толпы и устремился к лестнице, выводящей на Восьмую авеню.
Но не выдержал. Покосился на Лусинду и ее спутника, желая убедиться, что она меня не заметила.
И заметил кое-что сам.
А потом размышлял об этом всю дорогу в такси до Национального музея американских индейцев. Но так ни до чего и не додумался. Слишком быстрый был взгляд, слишком много людей отделяло меня от Лусинды. Эти люди были вроде статистов, которые ходят туда-сюда между камерой и актерами с целью внушить зрителю, будто сцена снята на улице, а не в павильоне «Юниверсал студиос».
Но когда статистов перебор, исполнители кажутся лишними в кадре. Приходится сокращать массовку и переснимать сцену.
Именно этим я и занимался в такси. Мысленно убирал толпу, стараясь яснее разглядеть Лусинду, ее коллегу, или соседа, или…
Брата. Да, он мог быть ее братом. Но был ли у Лусинды брат? Мы гораздо больше говорили о моих родных, чем о ее. Это я изливал ей душу – рассказывал про Анну и Диану. Лусинда предпочитала слушать.
Теперь мне казалось, что у нее должен быть брат. Или кузен. Да, скорее кузен.
Дело в том, что меня поразило их поведение.
Они касались друг друга руками. Не держались за руки, не стояли под руку, а именно касались.
Так обычно ведут себя с братом. И не с братом. С другом, с новым приятелем. Ну и что? Я никогда не спрашивал у нее, был ли я первым любовником. Отчего же предполагать, что стал последним?
Брак Лусинду нисколько не радовал. Ей требовался человек, с которым можно поговорить. И не только. Не исключено, что она такого нашла.
На мгновение я ощутил нечто, подозрительно смахивающее на ревность. Мгновенный укол, призрачная боль давно затянувшейся раны.
А затем я выбросил Лусинду из головы.
Сошедший с рельсов. 32
Это был день рождения Анны.
Я не пропустил еще ни одного ее дня рождения. И не представлял, как пропущу этот. Пусть она мрачно пожимала плечами: мол, дни рождения… что это такое? Я был уверен: дочь не простит мне, если я не приду на ее праздник, и я заполучу второго судию, хотя вполне хватает и первого.
Поэтому, когда я в очередной раз позвонил домой и трубку взяла Диана, я выпалил:
– Пожалуйста,
– Да, Чарлз, – вздохнула она.
Наконец-то назвала меня по имени.
– Приближается день рождения Анны.
– Я знаю, когда у Анны день рождения.
– Тебе не кажется, что в этот день я должен быть дома? Анна обидится, если решит, что на ее день рождения я остался в Калифорнии.
– Я еще не готова тебя видеть.
Да, в том-то и проблема: Диана не готова. Зато я более чем готов.
– А если поступить так… Сказать, что я вырвался на минутку и должен улететь обратно?
– Не знаю…
– Диана, это же день рождения Анны.
– Хорошо. На ночь можешь остаться. Но утром, пожалуйста, уходи.
– Понятно. Договорились. Спасибо.
Странно было благодарить жену за то, что она позволила мне переночевать в моем собственном доме. Не то чтобы несправедливо – просто странно. Но самое главное – она согласилась.
Я купил три компакт-диска, которые порекомендовал продавец «Вирджин рекордс», и пришел домой.
Анна мусолила овсянку и тупо смотрела на экран телевизора, где шла программа MTV.
– Папа!
Обычно она сдерживала восторг, но на этот раз так искренне обрадовалась, что молнией соскочила со стула и оказалась в моих объятиях. А я так крепко прижал ее к груди, будто от этого зависела моя жизнь. А может быть, так оно и было.
Я уже собирался спросить, где мама, но в эту минуту Диана появилась на кухне. Я смутился – не знал, что делать, словно приперся на свидание к незнакомому человеку. Как поздороваться? Что сказать? По-моему, Диана тоже растерялась. Поколебавшись, мы ограничились небрежным объятием и пожатием рук, словно хоккеисты после окончания матча.
– Как Калифорния? – спросила Диана, явно желая побыстрее разделаться с нашими шарадами.
– Прекрасно. Но съемки не закончены. Утром придется вернуться.
Для Анны это оказалось новостью. И весьма неприятной. Она надула губки и заныла:
– Ну… папа…
– Извини, золотце. Ничего не поделаешь. – Первая правда, которую я сказал дома.
– Я так хотела, чтобы ты послушал меня в весеннем концерте. Я выступаю соло.
– Отлично. Только не становись профессиональной певицей, пока не закончишь школу.
Попытка разрядить обстановку шуткой провалилась: Анна обиделась и снова уткнулась в телевизор.
– Кто-нибудь даст мне соку? – спросила она.
Внезапно пульт дистанционного управления у нее в руках заходил ходуном. Вверх-вниз, вверх-вниз.
– Тебе нехорошо, дорогая? – встревожилась Диана. – Ты вся дрожишь.
– Хочу и дрожу. – Дочь бросила на меня взгляд, который ясно говорил: «Вот видишь, что мне приходится испытывать из-за тебя. Мне стало хуже».
Диана достала из холодильника апельсиновый сок и налила полстакана: