Сотворение мира.Книга первая

Закруткин Виталий Александрович

— Нож сломался, смотрите…

Еля показала обломок ржавого ножа. Андрей взял у нее нож, повертел, словно хотел удостовериться, что он действительно сломался. Металлическая ручка ножа была теплой от Елиных ладоней. Еля протянула руку, думая, что он отдаст ей нож, но он не отдал, только проговорил глухо:

— Я думал, вы порезались…

Держа обломок ножа, Андрей повторял про себя: «Елочка… Елочка», смотрел на девочку тяжелым, неспокойным взглядом и, не зная, что для нее сделать, как сказать ей о своей любви, ни с того ни с сего брякнул:

— Хотите, я разрежу себе руку?

— Зачем? — удивилась Еля.

— Низачем… просто так.

Темные

ресницы девочки дрогнули.

— Не хватит храбрости.

— У меня? — вспыхнул Андрей.

— Да…

Конечно, это была игра, детская затея, но, как видно, маленькая кокетка, взглянув на угрюмого мальчишку, на его белесые вихры, на опущенные глаза, в какую-то неуловимую долю секунды почувствовала свою власть над ним и, сама себе не доверяя, пугаясь вспыхнувшей вдруг капризной требовательности, сказала:

— Ну, режьте!

Чего не сделает любовь! Подвиг и смешное безрассудство уживаются в ней, и часто неуклюжему подростку с неверным, ломающимся голосом безрассудство кажется возвышенным подвигом, и он совершает глупость ради любви. Отвернув рукав синей рубахи, Андрей быстро и твердо провел острым обломком ножа по сгибу кисти. Его обожгло это резкое прикосновение стали, но он не вздрогнул, не сморщился от боли, не уронил нож. По руке, смешиваясь с грязью, побежали горячие струйки крови.

— Еще? — вызывающе спросил он у Ели.

Безотчетно придвигаясь ближе, девочка не сводила глаз с его руки. Торжество и жалость боролись в ней. Губы ее слегка дрожали.

— Глупый, — отрывисто сказала она. — Надо перевязать.

Андрей ухмыльнулся: подумаешь, какие нежности — перевязать! Уж он-то знает, чем можно остановить кровь без всяких перевязок! Дед Силыч давно обучил его этому искусству. Смахнув с терновника клок паутины, Андрей захватил на конец ножа сырой земли, поплевал на нее, смешал с паутиной и, искоса посматривая на Елю, приложил к ране.

— Боже, какой глупый! — всплеснула руками Еля. — Ведь у вас может случиться заражение крови. Разве можно так?

— Можно… Мне можно…

Сегодня Андрею все можно. Вот справа, совсем рядом, темнеет крутой, глубокий овраг. На извилистой бровке оврага кустится полынь, по отвесным склонам выткнулся колючий репей, а на дне видны стянутые ливнями и подземными водами острые камни. Одно только слово скажи Андрею сероглазая девочка с измазанными коленками, только мигни, шевельни бровью — он головой вниз бросится в страшный овраг и еще будет считать это великим счастьем. Но девочка сосредоточенно молчит, перебирает прохладные, влажные от росы ландыши, даже как будто отворачивается немного. Андрей тоже молчит, не сводит с нее глаз. Черт ее знает, что в ней есть, в этой девчонке! Косичка негустая, коротенькая, подбородок капризный, рот хоть и красивый, но будь чуточку поменьше, было бы лучше. Зато вся она крепкая, стройная, какая-то порывистая и в то же время медлительная и ленивая, словно ей боязно лишним движением расплескать то трепетное, что в ней таится и растет, что она постоянно ощущает, мило склонив голову и как бы спрашивая всех окружающих: «Вы видите, какая я, и я вам очень нравлюсь, правда?»

Конечно, правда, она всем нравится, а больше всех — Андрею. Увидев, что Еля поднялась, стряхивает с колен приставшие былочки, старательно обвязывает травинкой ландыши, Андрей тоже поднимается и ни с того ни с сего говорит:

— Я люблю ландыши… Хорошие цветы… — И требовательно добавляет: — Дайте мне один.

— Вон их сколько кругом, — улыбается Еля, — рвите, пожалуйста.

Нарвать он может хоть целую корзину, может засыпать ее цветами,

но как Еля не понимает, что ему хочется одного: чтобы она сама дала ему сорванный ею ландыш! Кажется, она все-таки понимает: как-никак порезанная и залепленная земляным пластырем рука — это хоть и глупый, но почти героический подвиг, совершенный ради нее, Ели. Отчего же не дать этому отважному мальчишке один ландыш, раз он уж так просит?

Еля надувает губы, как будто нехотя отделяет от пучка один ландыш, самый плохой, и протягивает Андрею:

— Возьмите…

Она уходит не оглядываясь, а он стоит у терновника и только теперь, когда Ели нет, с удивлением начинает замечать, что вовсю светит майское солнце, что грузный шмель жужжит над пурпуровым колоском кукушкиных слезок, что высокий осокорь трепещет молодыми, с беловатым войлочном листами. Андрей стоит, и счастливая, растерянная улыбка блуждает на его лице. Не зная, что сделать с источающим пьянящий запах ландышем, он бережно окутывает его свежим листом лопуха, заворачивает в измятый носовой платок и сует в карман…

Из леса возвращались усталые, красные от солнца и теплого ветерка. Андрей насвистывал что-то сквозь зубы, ни с кем не разговаривал. Изредка он посматривал туда, где, окруженная разноцветными платьями девчонок, мелькала белая кофточка Ели, но сразу же отворачивался.

— Какая тебя муха укусила? — спросил, хлопнув его по плечу, Виктор Завьялов. — Бродишь целый день как неприкаянный, смотреть тошно.

— А ты не смотри, — отрезал Андрей.

После этой прогулки Андрей дважды попытался заговорить с Елей, но она избегала его даже в школе. Больше того — своим подругам Любе Бутыриной и Клаве Комаровой, Гошкиной сестре, она рассказала обо всем, что произошло в лесу. И хотя Еля просила никому не говорить об этом, а Люба и Клава торжественно поклялись молчать как рыбы, в тот же вечер Клава, томимая Елиной тайной, поведала о ней брату, а болтливый Гошка, еле дождавшись утра, ворвался в школу как ураган и еще издали заорал Виктору и Павлу:

— Ребята! Новость! Андрей сохнет по Ельке Солодовой! В прошлое воскресенье в лесу он перед ней руку резал. Честное слово! Вот рыжий! Вы посмотрите, у него и сейчас левая рука перевязана. Она сама рассказывала моей сестренке. Честное слово!

— Брешешь ты, воробей, — усомнился Виктор. — С какой стати он станет руку резать? Крепко ему это нужно!

Кареглазый Гошка забормотал, хихикая:

— Вот чудаки, не верят! Он и ландыш у нее выпросил, и торчал возле нее как пень. Честное слово! Потом у Ельки поломался нож, а он взял ржавый-прержавый обломок и говорит: хочешь, мол, Еля, я себе руку отрежу? А она пищит: «Конечно, хочу, это так интересно!» Рыжий говорит: «Я только для тебя, Елечка, чтобы ты меня любила». А Елька, как принцесса, милостиво разрешила ему: «Валяй, пожалуйста». Он схватил нож — и чик по руке. Честное слово!

Так Андрей стал жертвой невинного коварства, без которого, как он впоследствии не преминул убедиться, не обходится ни одна любовь на свете. Девчонки шушукались, встречая его, лукаво посмеивались, по-своему переживали его душевную драму; мальчишки смотрели на него с нескрываемым сожалением, а некоторые с почтительной завистью: все же человек готов был руку отрезать ради любви. Во всяком случае, история в лесу довольно быстро стала достоянием всей школы.

Проведала о ней и Тая. Она была так подавлена и растерянна, что сначала даже не знала, как себя держать: ходила вокруг Андрея на цыпочках, молча заглядывала ему в глаза, а однажды вечером спросила, с опаской притворив дверь: