Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
— А князя Петра Бармина ты не узнаешь? В Испании мы воевали вместе с ним.
— Ну как же! — воскликнул Крайнов. — Разве можно забыть виллу «Ирен»? Я вас приветствую, дорогой князь. И прошу, господа, пройти к атаману. Его превосходительство ждет…
В большой, скупо обставленной комнате, куда они вошли, за столом, заваленным бумагами, сидел дряхлеющий Краснов. На диване, небрежно закинув ногу на ногу, полулежал круглолицый Шкуро — в белом шелковом бешмете, в шароварах с генеральскими лампасами и сверкающих лаком сапогах. Его черная черкеска с позолоченными газырями висела вместе с кинжалом и наборным
— Садитесь, господа офицеры, — осипшим голосом сказал Краснов. — Я пригласил вас, чтобы поблагодарить за ту записку о положении на Дону, которая была приготовлена вами и передана мне. Она, э-ээ, очень обнадеживающая. Кроме того, мне хочется поздравить вас, князь, и вас, господин Селищев. Вчера моим приказом… э-ээ… вам обоим присвоено звание войскового старшины. [10]
— Но, ваше превосходительство, в тысяча девятьсот шестнадцатом году мне был присвоен лишь первый офицерский чин — хорунжего, — сказал Максим.
10
Подполковник в казачьих войсках.
Шкуро засмеялся:
— А ты не журись, хорунжий! За двадцать пять лет, если бы не красные, ты мог дослужиться до генерала. Я вот тоже до революции есаулом был, а Деникин меня сразу в генералы произвел, потому что ему некуда было деваться!
Вертя в сухих пальцах пенсне, Краснов укоризненно посмотрел на Шкуро и продолжил:
— Судя по тем сведениям, которыми я располагаю, фюрер готовит новое большое наступление против большевиков. Можно не сомневаться, что оно будет успешным. Между тем вверенная мне фюрером казачья войсковая группа, к сожалению, еще не обладает достаточной силой. Слаба…, э-ээ… даже количественно.
— Мне бы мою старую волчью сотню, — потягиваясь, перебил его Шкуро. — Я бы им показал силу… так их пере-так! Вся бы Кубань заполыхала!
— Подождите, генерал, — брезгливо кривя бескровные губы, сказал Краснов и снова обратился к офицерам: — На днях рейхефюрер Гиммлер по просьбе рейхсминистра Розенберга разрешил нам вербовать казаков среди советских военнопленных. В наше распоряжение любезно предоставлена самая подробная карта лагерей, в которых находятся плененные вермахтом красноармейцы. И я решил, господа, направить сорок своих офицеров для вербовки добровольцев в группу казачьих войск.
Шкуро поднялся, прошелся, скрипя сапогами, по вытертому ковру и, посмеиваясь, добавил от себя:
— Вы, новоиспеченные войсковые старшины, при разговорах с пленными не дюже привередничайте насчет казачьего происхождения. Нам один черт, кто у нас окажется под личиной казаков. Нехай они будут хотя бы готтентотами, абы шли с нами и убивали большевиков. Ну, а списочек кубанцев для меня составьте отдельно. Кубанцами я сам займусь, они мои старые знакомые.
Развернув на столе большую карту, Краснов сказал:
— Прошу взглянуть сюда, господа офицеры. Здесь показана вся или почти вся сеть концлагерей, которая нас интересует. В Освенциме, Белжеце, Майданеке, Собиборе, Треблинке и Хелмно, то есть в лагерях, расположенных на бывшей польской территории, советских военнопленных долго не задерживают. Туда направляют в основном комиссаров, этих самых… э-э… политруков и прочих коммунистических функционеров, которых по прибытии… э-ээ… сразу же к праотцам. Следовательно, эти лагеря для нас бесполезны. Другое дело Дахау, Терезиенштадт, Бухенвальд, Берген-Бельзен, Нейенгамме, Равенсбрюк. Впрочем… э-ээ… в Равенсбрюке, кажется, заключены женщины.
Шкуро хмыкнул, цинично ухмыльнулся:
— Ну и что? Бабенки казакам тоже нужны, с ними веселее. Можно было бы и из молодых девок сформировать два-три подвижных батальона для утехи казаков. Или вас, Петр Николаевич, женщины уже не прельщают?
— Перестаньте паясничать, — сердито оборвал его Краснов. — Вы, генерал, не в туземной дивизии и не в вашей волчьей сотне. Знаю, в свое время вы возили с собой гаремы и, видимо, потому так быстро были разгромлены большевиками.
— Не быстрее, чем вы, Петр Николаевич, — огрызнулся Шкуро. — Вам большевики тоже всыпали дай боже!
Максим с нескрываемым удивлением слушал перебранку старых генералов, пользовавшихся когда-то широкой известностью. Бармин презрительно улыбался. Только Крайнов, давно привыкший к подобным сценам, держался как ни в чем не бывало, почтительно дожидаясь продолжения разговора.
Повертев карандаш, Краснов ткнул его острием в кружок на карте, обозначавший город Веймар, и, помедлив минуту, изрек:
— Здесь неподалеку Бухенвальд. Завтра, господа офицеры, вы отправитесь туда для вербовки нужных нам людей. Все трое. В сопровождении официального представителя эсэс, которому… э-ээ… надо будет подчиняться, не слишком, впрочем, подчеркивая это, чтобы не унизить свое достоинство в глазах пленных красноармейцев. Пленные содержатся в Бухенвальде в таких… э-ээ… неподходящих, мягко говоря, условиях, что, я думаю, их вербовка не составит для вас особого труда.
— Им там жрать не дают, они каждый день дохнут как мухи, — добавил Шкуро. — И работать их заставляют так, что дым идет.
— Пленным надо пообещать все блага, — продолжал Краснов. — И прежде всего немедленное освобождение из лагеря, отличное питание, обмундирование, высокое жалованье, а после разгрома большевиков… э-ээ… обширные земельные наделы и восстановление исконных казачьих привилегий. Что касается государственного устройства на Дону, Кубани и Тереке, то… э-ээ… оно будет определено в соответствии с обещанием фюрера предоставить казакам самую широкую автономию…
Максим смотрел на глянцевую лысину Краснова, на его выцветшие, испещренные красными прожилками глаза, на лиловую кожу сухих старческих рук, вслушивался в сиплый, невыразительный голос атамана и думал: «Ничего ты в жизни не хотел понимать и ничего не понял, жалкий живой покойник. Старую песню поешь, народ быдлом считаешь. Но сколько слепых придурков, таких, как я, шли когда-то за тобой, кровь свою проливали, верили в то, что воюют за казачью славу и честь! Какая слава? Какая честь? Сейчас ты сам немецкий холуй, лижешь сапоги Гитлеру. Однако вновь пробуешь скликать несчастных, обреченных на смерть пленных под свое рваное иудино знамя, которое давно стало гитлеровской портянкой. Ухватить бы стул да грохнуть тебя по твоей плешине, чтоб не смердел ты больше, отвратный хорек. А заодно с тобой стукнуть бы и этого кубанского бандюгу».