Сотворение мира.Книга вторая
Шрифт:
— Господину Бруннеру, видимо, хочется, чтобы так продолжалось всегда, — сказал другой эсэсовец, — но истинные немцы больше не хотят мириться со своей безоружностью. Они силой возьмут все, что им положено в этом мире.
— Безоружностью? — переспросил Бруннер. — А вы знаете, что Германия давно уже негласно разорвала оковы Версальского договора, что она заказывает за границей и броненосцы, и подводные лодки, и танки? Вы знаете, что мы добились от американцев, французов и англичан долгосрочных займов на сотни миллионов марок? Что же, вы думаете, что в этом заслуга
7
Густав Штреземан — один из лидеров немецкой пационал-либеральной партии с 1923 по 1929 год — министр иностранных дел Германии.
— Довольствуетесь крохами с барского стола? — крикнул эсэсовец, стукнув кулаком по столу. — Ждете подачек от англосаксонских плутократов? Нам наплевать на ваше социал-демократическое убожество! Как только фюрер Гитлер возьмет власть в свои руки, мы вам покажем, на что способна Германия! Мы будем владеть миром! П-понятно? Миром!
Эсэсовец был пьян. Пошатываясь, он встал, подошел к Бруннеру, издевательски взял его за подбородок и захохотал:
— Р-ребенок! Ты еще узнаешь, кто такой Гитлер!
— Садитесь на место, Дитер! — сдвинув брови, крикнула Ингеборг. — Здесь не казарма и не митинг.
На секунду наступило неловкое молчание. Кто-то завертел ручку патефона. Конрад Риге, подхватив одну из девиц, шутовски изгибаясь и прижимая к себе пышную партнершу, стал отплясывать фокстрот. Эсэсовцы, ухмыляясь, потягивали из наполненных бокалов крепкое вино и, не скрывая презрения, смотрели на обескураженного депутата Бруннера.
Ингеборг подошла к молчаливо сидевшему у окна Юргену, улыбнулась ему, заговорила ласково:
— Вас одолевает грусть, господин Раух? Не обращайте на них внимания. Сейчас мы с вами выйдем и будем любоваться лесом, последним снегом и первым дыханием весны. Я люблю это время. А вы?
Не отрывая взгляда от темного оконного стекла, за которым смутно угадывались белые пятна снега, Юрген сказал глухо:
— Я тоже люблю, Ингеборг. Я ведь вырос в маленькой русской деревне и очень люблю землю.
— Я знаю, — сказала Ингеборг. — Конрад много рассказывал о вас и о вашей судьбе. — Она коснулась рукой его плеча: — Пойдемте. Им без нас будет веселее…
Надев плащи, они вышли из дома, обогнули ограду сада и медленно пошли по лесной дороге. Лес начинался прямо за садом. При свете лупы он казался совсем черным, а сквозь редкие, безлиственные вершины деревьев светилось такое глубокое и чистое небо, какое бывает только весной. На полянах еще лежал снег, но уже всюду было слышно тихое журчание талой воды. Ручейки воды стекали в неприметные лесные ложбинки, тихо звенели меж древесных корней, и весь лес был наполнен таинственными звуками: шевелились на ветвях сонные невидимые птицы, шуршали на земле сырые, еще одетые тонкой ледяной пленкой листья, и
Ингеборг доверчиво прижалась к плечу Юргена.
— Тут недалеко есть пустой шалаш лесника и скамья, — сказала она, — давайте посидим немного, послушаем лес…
Свернув на тропу, они подошли к шалашу, присели на скамью.
— Хорошо, — сказала Ингеборг.
Она заглянула в лицо Юргена и тихо засмеялась:
— Вас, конечно, удивила моя черная униформа и мрачный знак на рукаве блузы. Ведь правда?
— Правда, — признался Юрген.
— Я это знала, — сказала Ингеборг, — и мне хотелось бы объяснить вам, чтобы вы поняли и не считали меня примитивным головорезом. Конрад говорил о вас очень много хорошего, и мне хочется поделиться с вами, как с другом.
Ингеборг снова заглянула ему в глаза.
— Мне сегодня исполнилось двадцать три года. Это много, правда? Я не могу жаловаться на жизнь. Росла в достатке, единственная дочь любящего, довольно богатого отца. Занималась философией в Лейпцигском университете. Да, да, в том самом, в котором когда-то учился наш великий Гёте. И вот, вы знаете, на моем пути оказался человек, старый философ, которого изгнали из всех университетов и объявили сумасшедшим… А он мне открыл глаза…
Склонив голову, Ингеборг помолчала, потом заговорила совсем тихо, словно думала вслух:
— Зачем живут люди, вы не скажете, Юрген? Зачем они бесконтрольно, слепо, подчиняясь только животной похоти, плодят миллионы миллионов голодных, нищих, рахитичных, туберкулезных калек, жадное и жалкое отребье, которое земля не в силах будет прокормить? Почему в этом зловонном океане слабых, никому не нужных существ должны гибнуть сильные, красивые, одухотворенные талантом люди? И не пришла ли пора во имя будущего очистить землю от массы человеческих отбросов, чтобы остались жить только те, кто достоин жизни? Что вы об этом думаете, Юрген?
Напряженный голос Ингеборг дрожал от волнения.
— Но ведь избавиться от тех, кого вы называете океаном человеческих отбросов, можно только массовым уничтожением? — сказал Юрген.
— Да, уничтожением, — подтвердила Ингеборг, — и пусть вас не путает это. Уничтожение живой, жрущей, беспрерывно размножающейся похотливой дряни будет казаться жестоким и бесчеловечным только сегодняшним поколениям людей. А наши правнуки поблагодарят нас за то, что мы, нарушив все божеские и человеческие заповеди, уничтожили слабых во имя красивых и сильных…
Ингеборг положила теплую ладонь на руку Юргена.
— И потом… прямыми исполнителями приговора судьбы будем не мы с вами, Юрген. Нас не коснется кровь тех, кому надлежит исчезнуть. Эту некрасивую, грязную работу выполняют такие, как те, пьяные, — Ингеборг повела плечом в сторону слабо светящихся окон дома, — на большее эти примитивные ублюдки не способны. А мы с вами — судьи, только высокие судьи, которым дано право вынести смертный приговор всем лишним на земле.
Зябко поежившись, Ингеборг на секунду задумалась: