Совесть
Шрифт:
Султан Джандар хотел уже сватов послать к ювелиру, но сумасшедший шах-заде зачем-то бросил в заточение отца красавицы, мавляну Мухиддина. И, как ни старался Султан Джандар выгородить мавляну, не смог помочь. Не смог, хоть некоторые и думают при дворце, что он все может… И еще думают, будто эмир Джандар— причина всех гонений, заточений, казней. А он… о аллах! Он не знает, как сам-то остается в живых…
Ну да, он, как и многие другие эмиры, был недоволен бесславным походом в Хорасан, откуда вернулись без добычи. Всех раздражало, что султан Улугбек больше думал о звездах, а не о своих верных эмирах, раздражали и притеснения, которые чинил
А он, эмир Джандар… Шах-заде, видно, спятил. Каждый день смотрит, смотрит эмиру в глаза — не верит н-и словам его, ни поступкам, следит за ним исподтишка, ловит ехидными вопросами, хочет поймать врасплох…
Султан Джандар встал наконец с постели. Тяжко, долго вздыхал, растирая широкую волосатую грудь. Тут тихо приотворилась дверь и вошел Шакал.
«Вот еще одного соглядатая ко мне приставили», — подумал Султан Джандар. Грубо спросил:
— Ну, что за неотложное дело средь ночи, косоглазый?
Шакал заулыбался угодливо.
— О том спросите нашего… милостивого повелителя, господин мой.
Султану Джандару захотелось обложить посланца самыми грубыми ругательствами. С трудом сдержался. Отвел взгляд в сторону. Стал надевать на тело, не освеженное достаточным сном, тяжелые воинские доспехи, будто на брань, но так приказывал являться шах-заде.
Мягкий, вкрадчивый, откуда-то сбоку, раздался голос Шакала:
— Мой досточтимый эмир! Вы, я знаю, не доверяете своему преданному слуге. И ошибаетесь во мне, господин. Мне самому не по душе дела наследника.
«Наследника? Не повелителя, а наследника?.. Что это значит? Какая цель у этого косоглазого, что захочет, так совратит и самого шайтана?»
Этот дервиш давно был известен Султану Джандару. Встретив его во дворце в одеянии есаула — это вместо рубища-то! — эмир очень удивился, потом догадался, что тут не обошлось без шейха Низамиддина Хомуша. Его слуга, его доносчик этот бывший дервиш! Ухо надо держать с ним востро!
Медленно затягивал эмир Джандар на своем огрузневшем животе пояс. Не глядя на Шакала, спросил, будто не понимая:
— Про какие дела говоришь, косой?
— Да про всякие разные, мой эмир… Вы-то опора ему, а чем отблагодарены?
«Моими словами говорит, моими! Но что же все это значит? Сочувствует он мне или губит?»
Было отчего разволноваться. Вчера пришел к эмиру молодой Мансур Каши, родственник. Говорил о том, что есть люди, недовольные шах-заде, что кругом неспокойно, что голод в столице и в торговле застой. А потом исподволь стал спрашивать о мавляне Мухиддине, мав-ляне Али Кушчи. Намекал, что ученые мужи могут многих-многих денег стоить. Выкуп, стало быть, предлагал за них. Эмир рассердился, загрозил зинданом за такие разговоры, потом почти выгнал гостя, хоть и родственником тот был. Ну, а теперь вот еще один… в сердце Султана Джандара запускает руку… Что-то пронюхивает, на что-то намекает, змей плутоватый!.,
Медленно-медленно
— Удивляешь ты меня, косой. При Мирзе Улугбеке был ты нищим попрошайкой, вечно голодный слонялся по самаркандским улицам… А теперь? По милости… наследника ты теперь есаул. Чего, кажется, еще человеку желать? А?
— Говорят, господин, и так: звание высокое, да скатерть на столе пуста…
— Есаулу да ее не заставить яствами?
— Тогда позвольте напомнить еще одну пословицу, милостивый эмир: один конь не поднимет пыли… И для хлопка нужны две ладони… Есть у меня к вам дело…
— Что за дело? Почему замолчал?
— Одно дело… выгодное. И пугаться не следует — люди верные, очень верные…
«Верные люди? Верное дело?.. А может, и вправду в столице уже поспел заговор, а я, эмир Султан Джандар, не знаю о нем? Недаром приходил Мансур Каши… И где-то ведь скрывается любимый воин Улугбека — Бобо Хусейн Бахадыр. Одно его имя вызывает у шах-заде дрожь. И Мираншах крутит в последнее время, замышляет что-то. А шейх-уль-ислам Бурханиддин и подавно не приходит с поклоном: отодвинули в тень, а в тени самое место для верного дела… Осторожность нужна. Поспешность может боком выйти… Надо все разузнать. А опираться на бесноватого шах-заде все равно что на тень опираться».
Султан Джандар резко повернулся к Шакалу, схватил его за ворот.
— Коль жизнь дорога, отвечай прямо: кто поручил тебе испытать меня?.. Ну?! Не шейх ли светлейший?.. Сам шах-заде?.. Говори! Брюхо распорю и кишки намотаю на шлем! Говори, шайтан!
— Пусть меня покарает аллах, если лгу!.. Пощадите, эмир, хоть дайте досказать…
— Досказывай!.. Есть заговор?
— Нет, господин мой! Есть деньги, много денег. Есть золото, драгоценности.
— Все черные дела начинаются с золота и драгоценностей!.. И на какой улице их просыпали, эти золото и драгоценности?
Султан Джандар слегка сдавил горло Шакала.
— Хватит зенками-то вращать. Всю правду давай, шайтан!
Шакал, задыхаясь, прохрипел:
— Мавляна… Мухиддин и мавляна Али Кушчи… они… Их надо…
«Вот это стервятник! Так ненавидеть ученых, как ненавидят их приспешники шейха, и на тебе, за золото ученых-то и решил вызволить этот шайтан… Только кто же даст за них золото и драгоценности, не Салахид-дин-заргар?.. И Мансур тоже намекал на выкуп двух ученых, большой выкуп».
Эмир разжал пальцы, поправил сползший к низу живота пояс с ‘саблей. Отодвинул с пути есаула. Прошел, прямой и настороженный, к двери.
— Заруби себе на носу, косой! Кто стоит в двух лодках, обязательно свалится в воду… Эмир Султан Джандар не продает своей чести за золото и драгоценности!
…Днем шел снег и было тепло, а к вечеру стало студено. Это эмир почувствовал сразу же, выйдя из дому в ночную темень. Кони у ворот застоялись и теперь взяли с места вскачь. Каменная дорога зазвенела под копытами, брызгами полетели ледяные осколки замерзших луж.
Самарканд, подобно кладбищу, был пуст и черен. Не слышалось ни колотушек сторожей, обычно как раз в это время обходивших улицы, ни тихого позвякивания сбруи на лошадях ночных дозорных, что с недавних пор высматривали кого-то, освещая городские перекрестки чадящими факелами: ни разу не встретились всадники и дервиши, которые обычно днем и ночью бродили по городу, так что и в самое неурочное время можно было насладиться их песнопениями во славу аллаха.