Советы по домоводству для наемного убийцы

От матери я получил имя Томислав, фамилия моего отца Бокшич. В Штатах, после первой же недели, я превратился в Тома Боксича. А уж затем в Токсича.

Каковым остаюсь и поныне.

Я часто задаюсь вопросом, кто кого отравил: я свою фамилию или она меня? В любом случае опасность вам со мной гарантирована. По крайней мере, так говорит Мунита. Для нее опасность — как наркотик. И сама она — динамит. Она жила в Перу, пока ее семья не погибла от бомбы террориста. После чего она перебралась в Нью-Йорк и нашла работенку на Уолл-стрит. К своим обязанностям она приступила 11 сентября. В нашу первую совместную поездку в Хорватию она стала свидетельницей двух убийств. Одно, признаюсь, на моей совести, зато другое — чистой воды случай. В каком-то смысле это было даже романтично. Мы ужинали в ресторане у Мирко, когда парень за соседним столом пустил себе пулю в висок. Несколько капель крови угодили в ее бокал с вином. Я ей ничего не сказал. Она так и так пила красное.

Послушать

Муниту, так она вовсе не помешана на насилии, но я-то считаю, что на Горевестника она запала из-за его токсичной натуры. Бомбежки в основе наших отношений. Секс у нас взрывной. Мунита берет телом. Мужские взгляды всегда ползут по ней снизу вверх. Как многие из Латинской Америки, она небольшого росточка, кое-кто даже называл ее толстушкой, но это были их последние слова. Когда она идет по улице, я слышу, как колышутся ее груди. Шух-шух, шух-шух. Мой любимый звук в Америке. Иногда она надевает просторную оранжевую рубаху, и тогда „шух-шух“ слышу не я один. Когда мы познакомились, у меня было такое чувство, что где-то я ее видел. Перед тем как мы поженимся, надо будет ее спросить: может, она снималась в порнухе или выкладывала фотки в интернете?

Вариант с Мунитой-Бонитой для меня идеальный, так как все ее семейство уже на том свете. Ни тебе тещи, ни шурина, никаких застолий на День благодарения, не надо посещать детские праздники и чужие свадьбы и стоять посреди дурацкой лужайки, под ярким солнцем, когда у тебя за спиной толпа народу и ты рискуешь получить пулю в любую минуту.

Муниту Розалес, как магнитом, тянет к убийцам. До меня она встречалась с одним тальянцем с Лонг-Айленда (для нас „итальянцы“ превратились в „тальянцев“, после того как Нико случайно отстрелил букву „и“ на ресторанной вывеске). Хотя послужной список у него гораздо короче моего, можно сказать, что он мой коллега. На родине меня назвали бы placeni ubojica [1] . В Нью-Йорке эта профессия называется „убийца по контракту“ или „киллер“. С тех пор как я приехал в эту страну шесть лет назад, похоронные бюро не оставались без работы. Мне даже пришла в голову мысль заключить договор с одной из таких контор. Недавно я сказал Дикану: может, тебе по-тихому вложиться в похоронное бюро? Представляешь, какие бабки мы будем огребать с наших жертв? Чпок — и в банк.

Расскажу вам о своей работе. Пять дней я тружусь вейтером в „Загребском самоваре“, красивом ресторанчике на Восточной Двадцать первой улице. Слово waiterпопадает в самую точку, поскольку в основном мне приходится wait [2] , пока не придет черед другой работы. Скучища, конечно. Моя душа, балканский зверь, жаждет добычи. После трех месяцев без единого выстрела я начинаю лезть на стенку. Мой самый застойный год — 2002-й. Два трупа и один промах. До сих пор переживаю. В нашем деле промах может стоить тебе жизни. Лучше вам не знать, что такое крезанутый подранок, поджидающий тебя на каждом углу с прощальным патроном в стволе. Столкнувшись с тем, что их пытались убить, люди расстраиваются. Зато скажу вам без обиняков: мой промах 2002-го обернулся моим первым хитом в 2003-м. Нынче у меня идет в дело каждый патрон. Знаете, как меня окрестили? Токсич Три Обоймы. Восемнадцать патронов — восемнадцать покойников. Говорят, что это манхэттенский рекорд. Один тальянец по фамилии Перрози вышел на две обоймы еще в восьмидесятых, когда Джон Готти был королем Квинса, но три обоймы первым сделал Токсич. Тальяшки, по-моему, уже не те. Когда они делают про тебя больше фильмов, чем ты делаешь заказов на убийства, это значит, что ты уже причислен к лику святых. Через двадцать лет у нас будет собственное шоу поющих киллеров. Но к тому времени я обзаведусь кликухой Дрожащий Курок, кудрями и пристрастием к виагре.

Насчет трех обойм. Я объясняю Муните, что это все из-за окружающей среды. Для меня это не пустой звук. Зачем добавлять грохот лишнего выстрела к городскому шуму, и без того повышенному? Я сказал ей это на нашем третьем свидании, после того как она в очередной раз спросила, кем я работаю. На то, чтобы добиться четвертого, ушел месяц звонков и проникновение со взломом.

Извините, что сразу не уточнил. „Сделал обойму“ значит, что за каждой из шести пуль последовали похороны. Шесть патронов — шесть гробов. С плачущими вдовами, цветами и всем, что полагается.

Дикану уже давно следовало повысить меня в должности, но этот сукин сын надулся, как жопа с заткнутой дыркой. Долбаный Сосунок. Только и слышу:

— Токсич хороший вейтер. Заказы выполняет.

Если когда-нибудь Билич отдаст приказ избавить его от Сосунка, я сделаю это с большим удовольствием. А зовут его так за привычку после

каждой еды облизывать свои короткие толстые пальцы.

Мы стараемся не высовываться. По-нашему, ЗНД — залечь на дно. Я, например, стараюсь решать вопрос с клиентом по-тихому — в гостиничном номере, в его машине или в его доме. Желательно без свидетелей. Если не получается, мы частенько приглашаем клиентов к себе в ресторан на „тайную вечерю“. Это дежурная шутка. В конце ужина я им приношу счет на такую астрономическую сумму, что они всегда предпочитают заплатить собственной жизнью. Для этого мы их уводим в специальную комнату на задворках. Мы окрестили ее Красной гостиной, хотя на самом деле стены там зеленые.

В „Загребском самоваре“ обычных посетителей не бывает.

Кстати. Название ресторана — глупее не придумаешь, ведь русский самовар не имеет никакого отношения к хорватской культуре, но Дикан считает это хитрым ходом. „Кто обращает внимание на дурака?“ — любит повторять он.

В должности меня до сих пор не повысили, но жаловаться грех. Деньги хорошие, не говоря уже о еде. Квартира вообще шикарная, угол Вустер и Спринг, за этот район Мунита готова в лепешку расшибиться, и шумный Нью-Йорк мне по нутру, а все же не проходит долбаного дня, чтобы я не вспомнил про свою долбаную родину. Не так давно я подключил „золотой кабель“ и теперь могу смотреть хорватские каналы и футбольные матчи „Хайдука“ из Сплита. Раз в году моя мать спрашивает меня по телефону, когда уже я наконец возьмусь за ум. В переводе с хорватского это означает „денежки тю-тю“. Положив трубку, я сразу посылаю ей пару тысчонок через интернет. Как раз на год хватает.

Она живет с моей толстушкой сестренкой. Мой отец и брат погибли во время недавней войны. Я из семьи охотников. Мой дед был персональным егерем Броз Тито, главы моей бывшей родины, которая называлась Югославией. Она скончалась вскоре после него, как старая вдова от скорби. Тито любил медведей. Особенно мертвых. Стрелять в медведей мне не довелось, зато отец частенько брал меня, подростка, с собой во время охоты на кабана. „Дикий кабан — он как женщина, — говаривал отец. — Ты должен делать вид, что не собираешься в него стрелять. Считай, что мы просто ждем“. Он был классическим вейтером. Как и я.

Я считаю себя охотником. Мое дело — отстреливать свиней.

Но сейчас я в жопе. Впервые за мою безупречную карьеру. Я сижу в служебной машине, подо мной Вильямсбургский мост, сзади Манхэттен, в ухе Мунита, в мыслях — ее тело, а мой взгляд упирается в свиноподобный загривок Радована, крутящего баранку. Такую голову пуля хрен возьмет. Под полуденным манхэттенским солнцем небоскребы отбрасывают тени на речную гладь.

— Я буду скучать, малыш, — шепчет она мне в ухо, сидя за столом на двадцать шестом этаже башни Трампа. Начинала она, два года назад, с первого этажа. И в „Стажере“ [3] участия не принимала. Такая вот она, моя Мунита. В нее нельзя не влюбиться. Она наполовину индианка, а акцент перуанский. От бомбейской матери унаследовала кожу, словно смазанную оливковым маслом, — с таким программным обеспечением можно домчаться на гольф-карте до Северного полюса, даже если за рулем сидит президент Буш.

— А я-то, — говорю в ответ, в энный-хуенный раз усомнившись в своем английском. Правильно сказал, если вдуматься. Я буду скучать по себе. По клевой жизни в этом клевом городе.

Меня отправляют в ссылку. Я должен на время исчезнуть. Полгода, минимум. У меня авиабилет: Нью-Йорк — Франкфурт — Загреб. Врученный Диканом. Осталось только залезть под мамашин кухонный стол и выстрелить себе в рот. Я лажанулся. Или кто-то меня лажанул. С трупом № 66 вышел облом. Нет, вы меня неправильно поняли. Свою свинцовую начинку в голову этот тип от меня получил, вот только потом выяснились кой-какие подробности. Усатый поляк оказался усатым фэбээровцем. Светлое, как тот солнечный день, убийство обернулось ночным кошмаром. Я отвез покойника на городскую свалку в Квинсе, где и совершил короткую погребальную церемонию: забросал тело доморощенной джинсой, а мерзкую рожу прикрыл старым пепсимаксовским солнцезащитным зонтом. Возвращаясь к машине, я заметил его друзей, опоздавших на отпевание. Мое чуткое хорватское сердечко мгновенно перескочило с вальса на хеви-метал. Я резко развернулся и устроил десятиминутный забег с препятствиями для ожиревших олимпийцев через кучи дерьма, которые общими усилиями навалили шесть тысяч местных ячеек общества. Я держал курс к реке и в конце концов нашел укрытие в старом ржавом мусорном контейнере вместе с одряхлевшими и облезлыми плюшевыми мишками, которые почему-то пахли поджаренным сыром. Мы вместе провели ночь, так как федеральные козлы оцепили весь район. Это была бессонная ночь. Очертания Манхэттена, холодный контейнер и гастрономические мишки. Для пустого желудка запах еды это все равно что аромат женских духов для стоящего члена.