Современная африканская новелла
Шрифт:
За то время, что судну осталось идти до Фритауна, Келфах сдал окончательно. Все же он наотрез отказался обратиться к врачу. Он избегал встреч и виделся только со своими помощниками на капитанском мостике. Он почти не ел, за четверо суток проспал едва ли больше двух часов. А огонь в его мозгу разгорался все ярче и ярче, причиняя ему невыносимые страдания, затемняя рассудок. Накануне прибытия в порт он выглядел таким больным, что старший помощник пренебрег его протестами и привел врача прямо на капитанский мостик. Келфаху было предписано немедленно лечь в постель. В ту ночь врач навещал его каждый час. Келфах отказался принять снотворное, но, придя к нему рано утром и обнаружив, что он по-прежнему беспокойно мечется без сна, врач заставил его выпить лекарство.
Поначалу оно, казалось, возымело свое действие. Келфах заснул, но на рассвете, когда судно
Увидев Келфаха на мостике, люди не могли скрыть удивления; однако стоило ему взять на себя командование, и все тотчас заняли свои места. Рулевой автоматически выполнял его команды; на мостике царила тишина, нарушаемая лишь позвякиванием машинного телеграфа. Огромный белый корабль плавно миновал выходящий мысом в океан центр города — впереди медленно выплывала ярко разукрашенная, заполненная народом набережная.
Вот последняя команда рулевому, и нос корабля, развернувшись, уставился прямо на толпу. Легкий шорох слева заставил Келфаха оглянуться, и он увидел доктора и Аму. Они поднялись на мостик, он — в поисках своего пациента, а она… она… «Зачем пришла она? — спрашивал он себя. — Чего ей надо здесь, на мостике, куда она пришла, не спросив разрешения, в этот ответственнейший в его жизни миг? Зачем? Зачем?» Вопрос все громче звучал в пульсирующем от напряжения мозгу, и вдруг его взгляд упал на ее забинтованный палец: что-то так и оборвалось у него внутри, и уже не огонь, а бушующее адское пламя, казалось, вспыхнуло в его мозгу. И тогда он скомандовал самый полный вперед, оттолкнул в сторону изумленного рулевого и сам стал у штурвального колеса. Потом круто обернулся, вытащил, не говоря ни слова, револьвер и нацелил его на недоверчиво глядящих на него людей. Мощные двигатели послушно заработали быстрее, еще быстрее, огромное судно задрало нос и, набирая скорость, на всех парах устремилось к берегу.
Первым заговорил доктор.
— Не валяйте дурака, дружище. Уберите револьвер!
Ответом ему был лишь задувший в вантах ветерок да тревога, охватившая пассажиров и запруженную толпой набережную. Из машинного отделения позвонили, требуя подтвердить команду. Келфах, не дрогнув, подтвердил:
— Самый полный вперед!
По ту сторону мыса на него смотрят отец и мать. Внизу в каюте глубоким сном алкоголика забылся профессор. На капитанском мостике упала, забившись в истерике, Ама. Но ее боги только улыбнулись…
Барбара КИМЕНЬЕ
(Уганда)
ВЫИГРЫШНЫЙ БИЛЕТ
Перевод с английского Э. Шаховой
Стоило разнестись вести, что Пий Ндавула выиграл в футбольную лотерею, как он стал самым знаменитым человеком во всей Буганде. Из всех уголков королевства к Пию потянулись вереницы родственников: автобусы подвозили к Каласанде все новых двоюродных братьев и сестер, племянников и племянниц, тетушек и дядюшек, о существовании которых он до того и не подозревал, и вся эта орава нагрянула в Каласанду вместе с толпой каких-то странных типов весьма непрезентабельного вида, принявшихся, однако же, тотчас уверять его, что они и только они могут помочь ему выгодно поместить деньги, и при этом каждый предлагал для этой цели свой бизнес. Возле неказистой глиняной хижины Пия взад-вперед сновали бесчисленные газетные репортеры, шустрые молодчики в невообразимо ярких спортивных клетчатых кепочках или в мягких фетровых шляпах, небрежно сдвинутых набекрень, весьма серьезные молодые люди,
Обитатели Каласанды так растерялись перед натиском многочисленных и куда более предприимчивых родственников, закрывших все подступы и доступы к Пию, что смогли лишь кое-как пробиться в хижину и выразить ему свои искренние поздравления. Перед натиском родни не устоял никто, за исключением, пожалуй, одного Салонго, ближайшего друга Пия, хранителя гробницы Ссабалангира. Придя к Пию, он прочно обосновался в хижине, и никто не осмеливался ему прекословить. Почти слепой, проковылял он на своих больных ногах к хижине Пия, опираясь на тяжелую суковатую палку. Уже сам по себе приход Салонго произвел в деревне сенсацию, ибо вот уже в течение многих лет старик ни на шаг не отходил от гробницы. И только надежда получить от Пия средства для придания гробнице Ссабалангира вида, достойного его былой славы, вынудила старика пуститься в столь тяжкое и мучительное путешествие.
А старуха Нантондо из кожи лезла вон, лишь бы попасть на фотографию вместе с Пием. И она-таки умудрилась втиснуться в кадр рядом с Пием в тот самый момент, когда щелкнули фотоаппараты. Вот так и получилось, что на другой день все угандийские газеты вышли с большим снимком на первой полосе, подписанным: «Мистер Пий Ндавула со своей счастливой супругой»; ярости Пия не было предела, он даже грозился возбудить судебное дело, а старуха знай себе злорадно посмеивалась, горделиво показывая фотографию каждому встречному.
— Расскажите, мистер Ндавула, как вы намереваетесь распорядиться деньгами, которые выиграли…
— Расскажите, мистер Ндавула, как часто покупали вы купоны этой лотереи…
— Расскажите… Расскажите… Расскажите…
От бесконечных вопросов у Пия трещала голова; к тому же рядом сидел Салонго, то и дело толкал его в бок и громким шепотом советовал: «Не отвечай им, не отвечай!», лишь еще больше усугубляя его смущение и замешательство. А тут еще родственнички! Шумно требуя к себе внимания, они совали ему под нос своих детенышей, и он не то что говорить, даже думать был не в состоянии.
Не так-то легко, прожив шестьдесят пять лет в полной безвестности, приноровиться за какие-нибудь несколько часов к новой для себя роли знаменитости; напряжение уже давало себя знать.
На дворе позади хижины — у Пия не было настоящей кухни — кипятилось огромное количество воды для чая; несколько его кузин были заняты тем, что безжалостно срезали овощи на крошечном огородике, чтобы наготовить на всех еды. Другая родственница — она называлась сестрицей Сарой, — прознав, где припрятаны у Пия запасы бананового пива, стала без зазрения совести, словно пиво ее собственное, наливать его кому попало. Пию совсем не понравилась сестрица Сара, уж очень не по душе пришлись ему шумные ее выкрики, что ему-де никак не обойтись без хозяйки в доме; а когда Салонго вдруг пихнул его изо всей силы в бок, сказав: «С этой держи ухо востро, от нее так просто не отделаешься!» — его и вовсе охватила паника.
Каждый новый посетитель хотел во что бы то ни стало своими глазами увидеть телеграмму, сообщавшую о выигрыше. Она поступила на почту соседней деревушки Ггомболола (а именно таков был почтовый адрес для всех окрестных деревень в радиусе пятнадцати миль), и доставил ее Пию лично сам Мусиси, безмерно гордый, что ему выпала честь принести такую радостную новость. По просьбе Пия он тотчас отправился сообщить об этом Салонго, а потом вернулся на почту, чтобы послать организаторам лотереи от имени Пия подтверждение в получении телеграммы. А старик Пий остался один, наедине со своими радужными мечтами. Он думал о том, как расширит свою маленькую кофейную плантацию, как покроет хижину новой крышей, а может, даже и новый дом выстроит, на сей раз из бетонных блоков и уж обязательно с верандой. Потом мысли его перекинулись на кур. Он не раз говорил с Салонго, что по нынешним временам, когда женщины приохотились к курам и яйцам, куры — вот где самые верные деньги. Это вовсе не значило, что он одобрял женщин. Ведь только те женщины едят кур и яйца, которые не хотят иметь детей. Правда, ходит тут одна, из департамента социальной помощи, вечно сует нос не в свои дела, когда надо и не надо, так уж она изо всех сил пыжится доказать, что все это чепуха: мол, от курятины и яиц дети только здоровеют и быстрее растут. Ну что ж, может, дети и здоровеют, и растут быстрее. Но кто станет отрицать, что их рождается все меньше и меньше! Вот ведь о чем речь.