Современная европейская философия (XX век)

Мамардашвили Мераб Константинович

Значит, традиционно философия, разум, наука считались именно такими занятиями, которые приобщают нас к миру по истине. К миру как он есть, а не как он нам кажется. Грубо их можно назвать поверенными провидения. Или поверенными чиновниками провидения. Хотя это скрывает, повторяю, глубокие философские идеи, предполагающие, что в мире самом по себе, в том истинном мире, который мы можем не знать и не видеть, есть смысл, есть порядок, есть план. Это не написано на очертаниях мира, на этих вот деревьях или на том вот здании в особенности, которое вы видите напротив из окна, на нем не написано, что это все каким-то образом упорядочено и имеет смысл. Сказать, что в этом есть смысл, значит уже внести какое-то предположение. Поэтому, когда я говорю "смысл", я не говорю - вот стоит дом. Это просто описание того, что я вижу. Но если я могу показать, что существование этого дома имеет смысл в каких-то замыслах истории и провидения, то тем самым, я высказываю уже философскую мысль.

Повторяю, предположение, что мир сам по себе устроен каким-то рациональным, т.е. упорядоченным, осмысленным образом, есть предположение или предпосылка, которая может быть и опровергнута. Нам ведь совсем не ясно, есть ли в истории, т.е. в смене времен, социальных устройств, в смене нравов, в смене событий куда-то ведущий замысел и план. Или, говоря на другом языке, есть ли в истории прогресс? То есть, устроена ли история, как целое, таким образом, что в ней есть движение от непросвещенного и дикого, насильственного к справедливому, мирному и т.д.? Человеку ясно, что отдельные

его поступки и акты могут характеризоваться справедливостью или несправедливостью, разумом или неразумием и т.п., но другое дело перевести эти понятия на мир в целом, на то, как он устроен. И предполагать, допустим, что хотя может быть землетрясение, т.е. гибель тысяч людей, но мир тем не менее устроен разумно, он идет к лучшему. А землетрясение просто случайность. То есть, я ввожу вам тем самым еще одну философскую тему, связанную с первой. Первая - это идея порядка, из которой исходила традиционная, классическая философия. Разумного порядка, распространявшегося на мир в целом. И отсюда вторая тема: поскольку мы наблюдаем, что в мире тем не менее есть разрушения, несправедливость, в том числе землетрясения и пр., то как это оправдать? Как это понять? Почему? Почему мир, который обладает каким-то разумным внутренним планом, доступным нам, интеллектуалам, как этот мир может позволять себе разрушительные события? Это так называемая проблема, если говорить на философско теологическом языке, теодицеи. Или оправдания Бога; Как Бог, который всеблаг и всемогущ, может допустить эмпирически наблюдаемые факты разрушения, несправедливости, угнетения, насилия и т.д.? То есть, я хочу сказать, что хотя была посылка о разумности мира, люди, которые эту посылку ввели, не были дураками, чтобы не видеть этот столь очевидный факт противоречия. Но они мыслили на определенном теоретическом языке (в дальнейшем я попытаюсь показать, что без такого языка мы вообще мыслить не можем), на определенном философском воляпюке, внутри которого, уже на своем языке они обсуждали то, что знает каждый; в том числе и то, что в мире бывают землетрясения, несправедливость и т.д., несовместимые с разумными или, назовем его, божественным планом мира. Все это и породило прогрессистскую интеллигентскую идеологию, или философию, венцом которой явилась философия Гегеля. У Гегеля вообще весь ход истории выглядит как расписанный маршрут, по которому движется рота, одерживающая непрерывные победы, как движение мирового духа от меньшей свободы к большей, от меньшего осознания свободы к большему ее осознанию, т.е. последовательно и планомерно. Кстати, осадки этого представления, которое у Гегеля имеет смысл и является органическим элементом его философии, можно найти и в вульгарных вкраплениях в марксистскую философию, как правило, они встречаются на страницах учебников. Это представление о неумолимом движении общества к коммунизму, проходящему как бы заранее запланированные этапы. Иногда, когда читаешь такие тексты, то невольно думаешь, что уже в устройстве, в структуре первичных туманностей было записано, что все развернется таким вот образом. То есть, что из какого-то студня вначале возникнет жизнь человеческая, и она окажется сперва первобытно-общинным строем, затем из первобытно-общинного строя как бы по заранее заданному плану появится рабовладельческий строй, потом феодальный, потом капитализм, потом социализм и, наконец, - коммунизм. Вот это и есть осадочное представление, заимствованное из классической философии. В классической философии, повторяю, оно имело смысл, ибо оправдывалось всем ее целым. А в своем осадочном виде это представление уже смысла не имеет.

Чтобы еще раз пояснить все это, показать всю глубину пропасти, над которой повис разум, приведу один забавный, очень характерный истори-ческий пример. В 1789 году, когда происходила французская революция, которая частично, во всяком случае в своем словесном пространстве и в сознании, была продуктом как раз философии просвещения, т.е. была связана с некоторой группой людей, знавших тайное устройство мира и пытавшихся представлять интересы от имени Свободы, Равенства и Братства, а поскольку они себя так вели и сознавали, то и слов, естественно, много произносили; французская революция, как известно, развивалась не только на уровне социально-политических и военных акций, но и сопро-вождалась бурными словесными баталиями во время заседаний Национального собрания, где все происходящее и все бывшее тут же осмысливалось, укладывалось в какие-то формулы - понятийные и словесные; так вот, в этом году, в самый разгар начала событий в адрес одной из комиссий Нацинального собрания от одного английского философа пришло письмо, представлявшее собой социально-философский трактат. Письмо, написанное английским философом Бентамом, называлось "Паноптикон, или руководство по управлению народом в целях его блага". Что это за Паноптикон? В русском языке это слово приобрело иронически-уничижительный оттенок, а именно "паноптикумом" мы называем собрание или коллекцию каких-либо странных, нелепых чудовищ. В действительности же паноптикон означает несколько иное: пан - в переводе с древнегреческого означает - все; оптикус -зрение, видение. То есть, в переводе на русский язык - это видение или зрение, а точнее, охват зрением всего. По Бентаму, паноптикон есть некоторая точка или, если угодно, башня, дающая возможность всеобщего обозрения, из которой все видно. То есть, глаз сидящего в такой башне, легко охватывает все прилежащее к ней. Скажем, Бентам считал, что можно представить себе тюрьму, детский дом, любой социаль-ный институт и даже общество, как нечто такое, что может быть охвачено взглядом, видящим все насквозь. И если бы мы имели такой взгляд, такое зрение, если бы мы в точности знали, глядя из такой башни, все, как если бы я смотрел на вас и видел не ваши глаза и не вашу телесную оболочку, а то, как вы устроены внутри, т.е. знал бы человеческую природу - почему человек реагирует, что его волнует и радует, что огорчает или оставляет равнодушным и т.д., то можно было бы, говорит Бентам, иметь могучий инструмент построения общества и человека. Или, иными словами, если бы можно было, а он считал, что это возможно, полностью познать социальную среду и то, как она воздействует на человека, то определенной организацией и манипуляциями с этой средой можно было бы получать заранее вычислимые и предсказуемые результаты.

То есть, организовывая определенную систему обстоятельств вокруг человека и исходя из того, что воздействие среды на него имеет решающее значение, имея это паноптикумическое знание о среде, можно совершенно определенно управлять отдельным человеком. Здесь, разумеется, нет еще циничного проекта оболванивания человека, поскольку существовала одна предпосылка. У Бентама и у всех представителей либеральной просветительской философии была предпосылка необходимости добра для человека, т.е. все должно было делаться во благо человеку. Но ведь интеллектуальные инструменты, используемые как во имя блага, так и зла, одинаковы. Следовательно, когда я говорю, что делается то-то и то-то во имя блага человека, то ясно, что делается кем-то, кто сам, очевидно, этого делать не может. Так кто же это, кто знает это благо? Я подчеркиваю, что здесь не та предпосылка, что кто-то желает блага для людей, как, например, просветительская интеллигенция. Я обращаю ваше внимание не на само собой разумеющийся характер этих мысленных и культурных построений, а на их предпосылочность. Значит, здесь есть посылка, что благо кому-то известно, и этот кто-то, сидящий в паноптиконе, в этой все обозревающей башне, во благо людей строит, например, психиатрические лечебницы, поскольку он ведь видит все, всех пациентов, все воспитательные учреждения, тюрьму, общество - он все это преобразует, чтобы получить желаемый человеку результат во имя блага самого же человека.

Вот, грубо говоря, интересующая нас ситуация. То есть, с одной стороны, в мире допускается смысл и порядок, история допускает

в себе план. а с другой стороны, мы имеем гаранта знания об этом плане, о скрытом замысле истории и об упорядоченности этого мира. Этим гарантом является интеллигенция, интеллектуалы. И, вот, прежде чем указать теперь вам на то изменение, которое произошло в основаниях этой ситуации разума на уровне сознания интеллигенции, поскольку именно изменение ее сознания является решающим для понимания эволюции философии, я напомню одну фразу, один ход мысли, с которого, на мой взгляд, мы и можем датировать нашу современность.

Первым актом современного сознания была, на мой взгляд, одна стран-ная фраза, к сожалению, потом не полностью развернутая в точных понятийных терминах, сказанная Марксом еще в молодости, а именно:

Хорошо, среда воспитывает человека, говорит Маркс; о среде знают люди, которые называются воспитателями. Но кто воспитывает воспитателей? Собственно, с этого и начиналось движение его мысли и наше современное сознание, которое может выражаться в марксистских терминах, а может и не выражаться, но будет все равно современным в том смысле, в котором это слово я употреблял в прошлый раз как нечто, требующее от нас усилия, чтобы что-то воспринять. Так кто же они, откуда, эти воспитатели воспи-тателей? Вот вопрос, оспаривающий традиционную предпосылку. Раньше факт знания истинного устройства мира казался само собой разумеющимся. Кто-то по положению это знал, по призванию, занимаясь профессионально этим делом. Он не был напрямую связан с обществом, т.е. не работал ни на кого, а выполнял свободную профессию. Он как бы упражнял свободную функцию духа. Уж он-то знает! Отсюда вытекало его право на воспитание и просвещение других.

Повторяю, вопрос гласит: а кто это? Откуда? Почему? На каких основаниях? Кто воспитывает воспитателей? Все последующее развитие философской культуры и духовной ситуации фактически воспроизводило в разных формах снова и снова именно этот вопрос. Таким образом под сомнение была поставлена сама посылка некоего привилегированного знания, посылка, что кто-то по привилегии, по своему положению может знать Истину с большой буквы и, став на позиции этой истины, перестраивать, преобразовывать жизнь других. Причем, иногда даже силой. Есть одно хорошее выражение, не знаю, кто его придумал, не могу точно проследить его истоки, а именно: в истину можно тащить и силой. То есть, предполагается, что человек может и сам не знать, что ему хорошо, а что плохо, и поэтому появляется право тащить его в истину силой. Ну, скажем, существование такого права хорошо представлял себе Чернышевский. Он считал, что можно притащить людей в истину, известную ему, конечно, заплатив за это (он даже называл цифру) жизнью 70 или 80 тысяч людей. И вовсе человек не кровожадный был, желающий добра. Желание им добра не может быть поставлено под сомнение.

Но работают не наши желания, даже самые добрые, а работают механизмы. А мы лишь участвуем в этих механизмах в меру своего ума или глупости. Под словом глупость, я повторяю, не имею в виду нашу психологическую способность. Это нечто совсем другое и для дальнейших моих рассуждений, я прошу вас, всегда иметь в виду, что когда что-нибудь в философии говорится, что в ваших ушах звучало бы как указание на какие-то человеческие свойства - на ум, на глупость, на бесталанность, то вы останавливайте в себе эти ассоциации, потому что философия не об этом. Философия мыслит в терминах духовных усилий человека, в терминах описания культурных, социальных, интеллектуальных механизмов, а не в терминах его биологических способностей. Итак, интеллектуальная ситуация, в которой оказался мир, требует от нас усилия, работы. И эта работа связана прежде всего с той проблемой, о которой я говорил, с тем, что философия называет точным мышлением. То есть, с умением мыслить точно. Вопреки видимости, вопреки идеям, которые спонтанно возникают вне тебя и спонтанно же приходят в голову тебе и т.д. Глупость в этом смысле - не то, что ты думаешь, прилагая усилие, а то, что думается само собой. Что думается другими. Что приходит без твоего усилия, без акции напряженного состояния. Или - иначе: что кто-то или что-то играет нами. Назовем это "что-то" дьяволом, когда мы не мыслим точно, совершенно независимо от того, какие мы умные, талантливые, в биологическом смысле слова, или какие у нас. намерения. Как философ, говоря об идеологии представительства знания, я полностью отвлекаюсь от намерений. Я говорю: Чернышевский вовсе не был дурак и злой человек. Просто, с философской точки зрения я описываю ситуацию, в которой, не мысля точно, мы оказываемся жертвой чего-то другого, что играет за нашей спиной. Об этом и рассуждает философия.

Но возвратимся к вопросу, который был задан Марксом, отвлекаясь при этом от того, как он был воспринят затем в марксистской традиции. Но он был задан, и в нем, повторяю, звучит наше современное состояние.

Так вот, фоном, в глубине за этим стояло очень существенное социальное изменение, которое произошло в самих основах бытия интеллигенции. Суммарно говоря, это изменение, ставшее решающим, отразившееся затем на уровне ментальности, на уровне слов и понятий, состоит в том, что духовное производство, которое раньше было уделом привилегированного меньшинства, монополизировавшего по вполне понятным, бывшим тогда социальным механизмам, умственный труд, превратилось в массовое. То есть вовлекло в себя массы людей, помимо традиционных социальных различении. Социальными процессами истории оказалась размыта сама основа привилегии интеллектуального или интеллигентного труда, с одной стороны, а с другой, - исчезли, практически совсем, свободные профессии, в результате чего акт выполнения интеллектуального труда стал осуществляться в формах наемного труда. То есть, в формах более сильных связей с обществом и определенным классом. И таким образом оказались решены первичные, примитивные просветительские задачи буржуазно-демократи-ческих революций, т.е. задачи грамотности, всеобщего просвещения, в смысле умения читать, писать, формулировать какие-то мысли, социальные программы и т.д. В общем, в акт выражения того, что в действительности в обществе происходит, оказались вовлечены миллионы людей, помимо, повторяю, традиционных, социальных, кастовых и пр. делений. Если рань-ше существовали перегородки трудно проходимые для индивидов, то теперь эти перегородки рухнули. Значит, духовное производство стало массовым. С другой стороны, - изменилась социальная форма, в которой интеллектуальный труд выполняется, она стала все более приближаться к форме наемного труда, т.е. интеллектуалы оказались служащими определенных учреждений, социальных институтов, классов и т.д. Претензия на универсальность, на универсальную полицию свободного духа, витающего над обществом, когда, не будучи повязанным никакими интересами, конкретными социальными связями, я мог представлять все общество, как целое и быть его универсальным представителем, исчезла. Ну, скажем, вдумайтесь в такой феномен, как университет. Переведите это слово на русский язык, и вы поймете, что это место, куда сходятся для того, чтобы получить универсальное образование. Феномен университета, универсальности был когда-то выражением общего духа европейской культуры.

А теперь, представьте научного сотрудника Академии наук. Может ли он иметь то сознание, которое я вам описывал как универсальное? Тем более, что в науке и культуре появилась форма разделения научного труда. Это тоже, кстати, очень важный факт, повлиявший на ситуацию разума. Ведь, что такое универсализм? Кроме всего прочего это означает, что продукт интеллектуального труда целиком находится в поле зрения того, кто его производил. Производитель философской системы, научной теории, художественной картины был как бы слит раньше с инструментами производства своего продукта и с самим продуктом. Он находился от начала и до конца в поле внимания и контроля производителя. Или, иными словами, можно сказать так: здесь не было такого разделения труда, чтобы какая-то часть моего продукта ускользала вообще от меня и делалась бы где-то другим. Ну, например, вот этот магнитофон. Он явно не произведен от начала и до конца одним лицом, ремесленником. Но где-то ведь он сложился в целое? Он сложился в целое в каком-то анонимном пространстве.