Современная филиппинская новелла (60-70 годы)
Шрифт:
Со скрежетом отодвинулось кресло, и все как по команде посмотрели на Рода. Он медленно пошел по проходу, остановился у одного стола, положил конверт, потом у другого, третьего, четвертого.
Арсенио взял свой конверт, вытащил письмо и начал читать вслух: «Вас просят явиться в кассу и получить жалованье за полмесяца, а также причитающееся Вам вознаграждение в соответствии с Положением №…»
— Тридцать пять, — подхватил Теофило, принимая насмешливо-героическую позу. Только так это надо воспринимать, думал он, надо забыть о своих ощущениях,
Воцарилось неловкое молчание. Кто-то со скрежетом отодвинул кресло. Кто-то начал поспешную возню, как будто желая разом собрать сумку, карандаши, записные книжки. Опять молчание.
— На выход — сюда. — Лаура обернулась к сослуживцам, ни на кого не глядя, и дрожащей рукой указала на дверь. Она горько улыбнулась, чуть было не заплакала, но быстро взяла себя в руки. Как слепая пошла к двери.
— Подожди меня, — попросила ее Кармен.
ДЕНЬ ОДИНОКОЙ ЖЕНЩИНЫ
Перевод Т. Каргановой-Мальян
Открываешь глаза — сквозь шторы просачивается неласковый свет нового дня, еще одного дня с солнцем, с ветром, может быть, с легким дождем. Насколько приятнее укрыться в теплом чреве темноты, уютно пребывать в полусмерти, в бессоннице, в застывшем мире теней, безмолвия, пустоты…
Укройся получше. Заставь себя поверить, что этот день еще не начался, что ночь, которая усмиряет стремления и желания плоти, еще наслаждается своим триумфом и не дает прийти в движение ногам, колесам, гудящим крыльям, на которых бежит, едет, летит и все куда-то спешит жизнь.
Не слушай пение птицы, шепот морского ветра, веселый шелест зеленой листвы, не внемли солнцу, которое нежными пальцами лучей тянется все выше к облакам, золотя воздух и небо.
Отгородись от этого мира золотого света, песен и тепла — ему нет места в одиноком сердце, в отрешенной душе.
Она медленным движением откинула покрывало и подошла к окну. Резко дернула шнурок, и жалюзи открылись ровно настолько, чтобы в комнате сохранялся полумрак. Она опять легла в постель и натянула на себя покрывало. Взгляд ее скользил по комнате и как бы выражал страх перед тем, что она могла увидеть, затем остановился на календаре с нетронутыми страницами.
Какой это был день, месяц, год — не имело значения.
Время — его надо претерпевать, не ожидая никаких перемен, никаких радостей, и каждый день следует проживать быстро, не задумываясь над его пустотой и бессмысленностью.
Время служит молодым, перед которыми простирается полное надежд будущее, или старикам, у которых есть полное ярких воспоминаний прошлое, но только не тем, чье будущее не несет никаких надежд, чье прошлое укрылось за столь бессмысленным настоящим,
Если дольше оставаться в постели, день пройдет быстрее. Не спеша одеться, приготовить ненужный завтрак, не спеша прибрать свое унылое жилье — эта возня поможет убить несколько часов.
Можно медленно подняться, легко взбить подушки, расправить простыни, аккуратно сложить одеяло, гладко застелить постель покрывалом.
На туалет можно потратить целый час, а то и больше. Без удовольствия принять ванну, невидяще посмотреться в зеркало, слегка подкраситься — всего лишь устоявшиеся привычки. Она свыклась с тщетностью этой каждодневной суеты.
Потягивая остывший кофе, она с неприязнью пробежала газетные заголовки. Как пошло жили (или умирали) люди в своем вечном стремлении к сенсации, которое не оставляет места ни для частной жизни, ни для благородной сдержанности, единственно способной защитить человека от бесчеловечности другого.
Именно оно, это вечное стремление к сенсации, порождало и делало еще более низменным и извращенным желание выставлять напоказ страх и ненависть, которые лучше держать в тайне. Оно срывало легкую завесу гордости, за которой таились низкие помыслы и капризные души людей, обесценивало человеческое горе и страдания.
Она быстро, не глядя листала страницы, пока не дошла до раздела комиксов. Забавные злоключения рисованных человечков не вызвали у нее улыбки. Ничего смешного, ничего приятного не находила она в этой гротескной пародии на людей, на их поведение. Позабавило ее лишь чувство отвращения, вызванное этой страницей.
Теперь отдел кинорекламы. Изучив его, она со вздохом отложила газету и посмотрела на часы. Утро было в разгаре, но как далеко до конца дня! Предстояли тягучие, томительные часы пустоты и бездействия. Она сидела, уставившись на кофейное пятно, похожее на терьера без хвоста, и некоторое время размышляла над его странной формой.
Можно было пойти в библиотеку — просмотреть новые книги, полистать дорогие журналы. В укромном уголке библиотечного зала можно провести два-три часа над книгой, которая, казалось бы, захватила ее, хотя на самом деле ей давно стали безразличны литературные персонажи — прекрасные, уродливые, любимые, ненавидимые обитатели другого мира. Они не имели ничего общего с ней самой, с этим недоступным маленьким островом, в глубине которого безвольно и бессмысленно жила ее усталая опустошенная душа.
В этом истлевшем мире настоящего казалось невероятным, что когда-то каждая яркая мысль героев книги была ее мыслью, каждая выдуманная любовь — ее любовью. Ее вера открывала просторы, полные света, смеха, бесконечной неизменной любви, и каждый миг этой любви обогащал любящих. Тогда казалось, что одиночество — это плод чьей-то больной фантазии, а отрешенность — состояние, в которое впадают только после смерти.
Смерть. Острая боль заставила ее закрыть глаза, она чуть не потеряла сознание.