Современная индийская новелла
Шрифт:
Мхатарба взял у него из рук деньги и передал их Валлабхадасу.
— Сосчитай-ка лучше ты, шетджи. Ведь он же простой пастух. Считать как следует не умеет.
Валлабхадас вмиг перемешал банкноты и, прошелестев ими так, что только в глазах мелькало — где там пастуху уследить! — тут же определил:
— Триста сорок рупий.
— Ишь ты! Ну и Бирья! Так что же ты заказываешь? — спросил старик.
— Кольцо, — сказал Бирья, — в одну тола весом. Идет? И подвески — в полторы тола. Это сколько будет?
— Две
— Ага! Две с половиной… Взвесь, шетджи.
Валлабхадас бросил кусочек золота на весы, взвесил.
— Мхатарба, в нем немного больше. Оставить как есть или уменьшить?
Старик повторил его вопрос Бирье. Тот ответил:
— Да я, право, не знаю.
— Оставь как есть, — решил за него старик.
Бирья взял слиток, взвесил на ладони. Передавая Бхагье, пробормотал:
— Бхагья!..
— Ну что еще?
— Что-то слишком легкий. Попробуй!
Бхагья тоже подержал кусочек на ладони, покачал, за ним и все другие. Возвращая слиток старику, Бирья сказал:
— Мало он что-то весит. Сам проверь!
Мхатарба взял слиток, взвесил в руке, подбросил на ладони. Потом покачал головой:
— Да нет, Бирья! Правильный вес!
Валлабхадас и этот слиток велел посыльному отнести к ювелиру.
Когда все подсчитали, покупок оказалось на семьсот девяносто восемь рупий. Валлабхадас остался доволен, но, стараясь не выказать радости, сказал даже с упреком:
— Что ж, Мхатарба? Говорите, что пастьба выдалась хорошая, а товару берете не больше, чем всегда.
Старик почувствовал себя задетым:
— Так разве ж это все? Еще не все отары снизу пригнали. Вот придут, тогда увидишь. На три, на четыре тысячи золота и серебра из твоей лавки унесем.
Остальные подтвердили, что так оно и будет. Бирья пояснил:
— Ведь еще больше половины отар не вернулось.
Тхакья напомнил:
— Старый! А как насчет чая?
Старик хлопнул его по плечу:
— Верно! Шетджи, а теперь попотчуй нас чаем.
— Нет теперь такого обычая, — возразил было купец.
— Э, нет! Как это нет? А? Как же это? Без чая сделки не делаются.
Все единодушно поддержали Старого:
— Нет! Нельзя так! Как можно?
С ворчаньем Валлабхадас вытащил из кармана рупию, бросил старику. Тому показалось мало.
— Этого хватит только на чай. А к чаю еще что-нибудь нужно.
Купец добавил четверть рупии.
— Ну, вот теперь хорошо! Теперь хватит. Ступайте, ребята! Возьмите чаю восемь стаканов и что-нибудь закусить — по пайсе на каждого.
— Да на пайсу ничего не купишь.
— Как это не купишь? Пайса разве не деньги? Государственная же монета! А ну идемте, еще как купим!
Довольные, что выторговали рупию с четвертью, они завернулись в свои одеяла и ушли из лавки.
Мать Раму смеялась им вслед, высунувшись из дверей. Валлабхадас не смеялся. Лицо человека, только что положившего себе в карман семьсот девяносто восемь рупий, оставалось бесстрастным.
Перевод Н. Краснодембской
Вишну Сакхарам Кхандекар
Заход солнца
Сунита посмотрела на часы. Всего лишь пять минут третьего. А ей казалось, что сейчас не меньше трех. Может быть, часы ее остановились? Уж не забыла ли она завести их накануне?
Она быстро поднесла левую руку к самому уху. Равномерно постукивая, как дятлы в лесу, часы шли. В последний раз, когда она на них смотрела, они показывали без пяти минут два, а теперь — всего лишь пять минут третьего!..
Как быстро бежит время дома, там оно мчится как копь на скачках, а здесь, в приемной министра, еле тащится, как тяжело навьюченный ишак. Она пришла к десяти, и секретарь сказал ей, что министр будет только к двенадцати…
Устав от затянувшегося ожидания, Сунита чуть было не зевнула, но быстро спохватилась, вспомнив, что ведь каждую минуту мог войти министр. А тут еще муха закружилась у ее лица и никак не отстает — назойливая, как уличный попрошайка. Сунита взяла с колен письмо и принялась отмахиваться им от мухи. Потом, не зная, чем бы еще заняться, вынула письмо из конверта и — в который уже раз! — перечитала его.
Письмо это она написала сама, и просто удивительно, как ей удалось уговорить отца поставить под ним свою подпись. И вот теперь, когда она вглядывалась в эту подпись, сделанную неровным и нечетким почерком, ей захотелось плакать.
Что за почерк был у отца когда-то! Он писал так, словно нанизывал на нить жемчуг — в самом деле, на жемчужины походили его буквы. Показывая ей, когда она была девочкой, как надо писать, он будто рисовал узор резной решетки храма — так красив был его почерк.
И вот эта подпись… Да, недаром говорят, что и жемчужина может раствориться, утратить свои красивые очертания…
С тех пор как болезнь приковала его к постели, не только почерк, но и характер отца резко изменился. Каким он стал теперь раздражительным! Малейшее возражение выводит его из себя, и тогда достается всем. Да, в последнее время действительно нелегко стало сносить его крутой прав…
Сунита поймала себя на том, что осуждает отца, и ей стало стыдно: пусть он вспыльчив, часто несправедлив, но грешно его осуждать — ведь он ее отец!