Современная норвежская новелла
Шрифт:
— Эти, поди, и денег-то не возьмут.
— Ага. Так прямо они не возьмут, зато любят, чтобы ты денежками швырялся, в кино бы их сводил, в ресторан, а ты при этом и знать не будешь — получишь ли за это что-нибудь или нет. Я тебе одно скажу: с этими девчонками надо быть начеку, они только и смотрят, как бы тебя на крючок подцепить. Им бы только детей нарожать, замуж выскочить, а там ей каждую получку от тебя денежки пойдут. Вот ты и влип. Тогда и думай — просто так оно или не просто так.
— Ну нет уж! С
— Здорово, по-твоему? Кому, по-твоему, от детишек веселье? Детишек наживают оттого, что люди, как поженятся, так сразу забывают про осторожность. Тогда уж все как будто позволено, ну вот они и думают, что теперь у них все не так пойдет. Ан нет! Детишки все равно и тут появятся, как ни вертись.
— Ну а как же другие? Сколько людей для того и женятся, чтобы детишки были.
— Ну, для этого и жениться не обязательно. Мало ли холостяков, которые, как дурачки, влипли.
— А я вот знаю одного, которому очень хотелось детишек, а у них никак не получалось, так они чужих себе взяли, двоих сразу.
— Ну значит, он был не моряк.
— Моряки тоже детишек любят. Не видал разве мальчишку помощника? Когда он приходил на танкер, как с ним все носились, зазывали к себе! А как ему плотник улыбался, когда он уходил.
— Тоже мне! Плотник! Он же…
— Слушай, ты тогда про него что-то такое сказал. Что это слово значит?
— Я сказал, что он импотент, а это значит, что он не может ничего.
— Господи, да он же самый дельный человек у нас на танкере!
— Я не про то. Это значит, что он с бабами ничего не может.
— А ты почем знаешь?
— Его жена сказала.
— Так чего ж она — сама такая молодая, а вышла за старого, который уже ничего не может.
— А он был старый холостяк, деньжат прикопил порядком. Ей-то теперь что! Деньги есть, отдыхай себе, знай только бери, когда надо.
— И она так тебе сама и сказала, что он — это самое…
— Да нет, сказала одному парню. Он спал с ней, когда она в Роттердаме на танкер приходила.
— Да ты спятил…
— Я-то нет, а вот плотник — да, раз так влип.
— Фу ты, пропасть!
— Вот-вот. Так-то и бывает, когда оно «не просто так».
— Ну а как же такие, как мы с тобой? Ведь когда постарше будем, неплохо, чтобы детишки были. Свои, конечно.
— Ну ладно, хватит тебе, а то заладил про семью проповедовать. Ну на кой черт нам все это, если вдруг придется плавать на востоке и годами домой не попадешь? Тогда только и шли переводы, да писем жди, да волнуйся, почему их нет. Я-то уж, пока плавал, насмотрелся, сколько из-за этого бывает всяких гадостей. Твое здоровье, парнишка.
Старший матрос задумался, с трудом соображая, что бы сказать забавное:
— Эх ты, ложка нефти! Ха-ха!
Внизу на дороге, как раз под ними, остановилась легковая машина, две парочки в ней принялись целоваться и обниматься. Младший матрос вытянул шею, чтобы получше видеть.
— Нет, ты только погляди! Ну и бесстыжие!
Старший не отвечал. Он, не двигаясь, смотрел на автомобиль, потом отпил три глотка из горлышка, при этом немного пролилось на землю. Еще некоторое время он смотрел.
— Небось они и не знают, кто тут сидит, — промолвил он наконец.
— Им нас не видно.
— Так пускай посмотрят получше.
Голос его стал вдруг громким и хриплым:
— Это ведь мы здесь сидим. Слышите вы там, окаянные! — Он никак не мог найти нужного слова. — Окаянные! Это мы тут сидим. Слышите! — Он теперь орал, грозя тем, в машине, кулаком.
— Ну, будет тебе, будет. Они же нас не трогают.
— Ах, не трогают? Что ты в этом понимаешь! — И снова заорал: — Слышите вы там, окаянные! Тут мы сидим! Мы нефть возим!..
Голос у него сорвался.
— Послушай, ты же сам говорил…
— А ты плюнь, что я говорил. Эти, в машине, только катаются, а теперь вон расселись и… А тут мы сидим, мы нефть возим… А они не знают ничего, черти окаянные… Ездят тут… Катаются себе… А тут мы сидим… Мы нефть возим… Ну уж я им покажу, окаянным…
Он схватил бутылку за горлышко, завертел ею над головой — быстрее, быстрее — и вдруг, сам не зная как, выпустил, и бутылка полетела прямо в переднее боковое стекло машины и раздробила его в мелкую стеклянную крошку.
— Да что же ты, несчастный…
С двух сторон распахнулись дверцы машины, и два молодых человека бегом помчались на холм, где сидели приятели.
— Я им покажу. — Матрос хотел встать, сжал кулаки.
Но тут на них уже накинулись. Подмяли. Старший матрос молотил кулаками, но все мимо, и кричал младшему:
— Ты их ногами, ногами лягай.
Он и сам лягался, но без толку. Младший матрос лежал на земле, закрыв лицо руками, и только всхлипывал. Ему надавали по шее, но он и не сопротивлялся.
Потом приехала полиция. Трое полицейских вышли из большой закрытой машины с решеткой на задней дверце. Старший матрос сопротивлялся. Двое полицейских схватили его и держали, пока третий спускался к машине за наручниками. Наручники надели, и он не мог уже ничего поделать, только орал и ругался. Разгоряченных кавалеров наспех допросили, и сразу обоих матросов — в закрытую машину, первым старшего. Он бушевал, скандалил, но его все же усадили на скамейку. Младший матрос, рыдая и всхлипывая, уселся напротив. Один из полицейских сказал ему что-то приветливое, похлопал по плечу и сел рядом. Третий полицейский запер снаружи дверцу и сел в кабину. Поехали.