Современная японская новелла 1945–1978
Шрифт:
Ей хочется поджать ноги, но неудобно, и она продолжает сидеть, не меняя позы.
— Ох, беда какая! И сколько вы уже здесь?
В голосе старушки сочувствие.
— Девятый день. Врач велел солнечные ванны принимать. Сегодня в первый раз.
— Ах, вот оно что! Солнечные ванны — это хорошо. Обычно больные снимают здесь гипс и греются на солнце…
«Неужели бывает гипс, который можно вот так запросто снять?» — подумала она.
— Солнышко хорошо лечит. С каждым днем все легче будет.
— А
— За своим стариком, с ним случился удар, до сих пор без сознания. — Высокая старуха стояла чуть сбоку от нее. — Его уже не поднять. Видно, конец скоро.
— Совсем не приходит в себя?
— Меня иногда как будто узнает.
— Как же его кормят?
— Жидкой пищей, через трубку. Только на здешних сестер надежда плохая: не понимают без меня, когда дедушка есть просит. Дети и невестка приходили — тоже мало толку.
— Ужасно!
Говоря это, она подумала не о дежурстве у постели больного, не об уходе за ним, а о расходах — вот, что ужасно. Как бы в ответ на ее мысли старушка сказала:
— Спасибо, пенсию получаю, на лечение хватает, у детей не просим. Так и живем.
— Сколько же лет ему?
— Шестьдесят восемь. Нет, нет, что это я, ему же недавно шестьдесят девять исполнилось.
На глаза старушки навернулись слезы.
— И давно он здесь?
— Два месяца с половиной.
— Вот как…
— Это еще ничего. С ним в палате один уже пять месяцев лежит. И таких много.
— А прежде он на давление не жаловался?
— Да не измерял он его и по врачам никогда не ходил.
— Здоровый, значит, был.
Старушка закивала:
— Здоровый, здоровый, кажется, и не болел вовсе. А как работу оставил, каждый день у приятелей пропадал. Я, говорил, теперь счастлив. Раньше вот и жалованье получал, да времени ни на что не хватало, а теперь жалованья нет, зато могу о других заботиться. Он и вправду был счастлив. Я говорю, было бы хорошо, если бы денег было хоть немного побольше, а дедушка: мне ничего не надо, у меня всего довольно!
Дверь запасного входа распахнулась, и на крыше появился студент в черном свитере с высоким воротником; запястье у него было перебинтовано. Пройдя мимо них, он уселся на самый дальний столбик к ним спиной, — еще одни больном пришел принимать ванны.
— Ничего у него не болело, и всё друзей своих навещал. У него старинные друзья. То у одного, то у другого что-нибудь. Годы все-таки. Жалел он их, вот и ходил.
— Да-да, конечно.
— А ведь у тех, кто не пьет, горести всякие вот здесь, — и она прижала ладонь к груди, — скапливаются. И вот сегодня вроде бы и здоров, а утром-то и умер!
— А ваш муж пил?
— Нет, он не пил. Брат его — вот тот любил выпить. Все, бывало, родителей своих благодарил, что родили его таким пьяницей. Пью, говорил, с самого утра, потому всегда здоров и бодр. И моего уговаривал пить.
— Но тот, наверное, и в рот не брал?
— Да. Удивительно, родные братья, а как непохожи. Вот первый брат это очень любил…
Значит, речь идет о старшем сыне в семье, раз она его называет первым братом…
— Что ни день, то пьян. Пьет и из чашечки проливает. Расплескает, хочет вытереть, а не может… Трет кое-как.
И старушка показала, медленно водя рукой.
— Потом, когда кто-нибудь за ним вытрет, он радостно засмеется, повалится на бок и лежит. Счастливый был человек…
Пять минут, назначенные врачом, давно кончились. Пора идти.
— До сих пор удивительно, как вспомню. Утром как-то, только он хотел выпить, а внук ему: «Дедушка, вредно ведь!» А дед: «Все, с завтрашнего дня не пью!» Домашние слушали и смеялись. А он слово-то сдержал: больше уж ему со следующего дня пить и не пришлось…
Она забинтовала руку и встала.
— Хорошо бы, дедушка ваш еще пожил, — сказала она и представила себе больного старика, который лежит без памяти в этой маленькой больничке под присмотром старухи.
Старушка благодарно улыбнулась.
— Спасибо вам.
— Ну что вы!
Старушка двинулась к железной лестнице. Открывая дверь запасного входа, она оглянулась: студент, ссутулившись, сидел на бетонном столбике, подставив руку солнцу, и читал библиотечную книгу.
1975
ЁСИНОРИ ЯГИ
ПРАЗДНИК ВЕТРА
Перевод А. Долина
Исаку вышел из машины перед воротами Итинэн-дзи.
Храм было трудно узнать. Старую глинобитную ограду снесли до основания, и храм почти весь, словно его раздели, оказался на виду среди узких улочек селенья. Ворота, колокольня, главное здание — все выглядело как прежде, только черепица перестилалась, должно быть, совсем недавно.
Ему бросился в глаза резкий диссонанс между благородным цветом потемневших от времени строений и неожиданно ярким оттенком свежего черепичного покрытия.
Окрестности храма были тоже не те, что раньше. Пшеничные поля, тутовые плантации, фруктовые сады и вкрапленные между ними соломенные кровли крестьянских домишек — этот классический деревенский ландшафт исчез, его поглотили тесные ряды панельных домов самой разнообразной аляповатой окраски; невесть куда подевалась роща сосен и криптомерий, чьи ветви в былые времена отбрасывали густую тень на храмовый двор за главным зданием.