Современная японская новелла 1945–1978
Шрифт:
— Правда? Ты все узнаешь?
Лицо шестидесятитрехлетней матери в обрамлении красиво уложенных седых волос осветилось мгновенной радостью.
На следующий день Исаку отправился из Йокогамы, где они жили, в Токио и там зашел к М., работавшему в справочном отделе одной крупной газеты в районе Юракутё.
М. когда-то учился в той же провинциальной школе, что и Харухико Такаминэ, хотя был немного старше, а кончали школу они, вероятно, вместе. В те годы, когда М. еще сам был журналистом и ведал в газете отделом литературы и искусства, Исаку не раз случалось давать ему кое-какие материалы для публикации и вести с ним дружеские беседы. Разумеется, М. было все известно
— Да что ты говоришь? Неужели вы так ни разу до сих пор и не встречались? Ведь вы оба в таких летах… Что уж тут упрямиться!..
— Да я особенно и не упрямлюсь. Просто до сегодняшнего дня не было никакой необходимости нам встречаться, — ответил Исаку.
Тем не менее М. был очень любезен: вынув из ящика стола целых три коробки, набитых старыми визитными карточками, он принялся тщательно просматривать одну за другой. Нужная карточка нашлась неожиданно легко. Из нее явствовало, что Харухико служит в некоей машиностроительной фирме «S-когё», входящей в систему новообразовавшихся монополистических концернов, и место службы его помещается на четвертом этаже многоэтажного здания N. в квартале Тамура-тё, в районе Симбаси.
Поблагодарив М., Исаку покинул штаб-квартиру газетной корпорации. Затем он направился в ближайшее кафе и, спросив разрешения, стал набирать номер «S-когё». Раз за разом поворачивая диск, он вдруг задержал палец.
«Напрасно стараетесь. Вам вовсе ни к чему навещать могилу отца», — представил он себе голос в телефонной трубке. Кровь бросилась в лицо Исаку. «Здорово, же я покраснел», — подумал он. Слова «законный сын» и «незаконнорожденный» нестерпимо блестящими литерами врезались в его сознание. Он оторвал палец от телефонного диска. Что же делать? Его ответ М.: «Я особенно и не упрямлюсь», — все-таки был неправдой.
В тот день за ужином Исаку сказал матери: «Так и не удалось мне узнать, где служит Харухико». Мать не пыталась скрыть огорчения.
И все же в конце концов через несколько дней Исаку нанес визит Харухико, посетив здание N. в Симбаси. Нужно было считаться с матерью, которая, как видно, хотела во что бы то ни стало почтить могилу отца. На сей раз Исаку не стал звонить Харухико по телефону, чтобы получить разрешение на личную встречу, из опасения предоставить тому простейшую возможность для отказа.
Роскошная комната, куда провели Исаку, судя по всему, служила приемной дирекции «S-когё».
— Давненько не виделись.
— Давненько.
То был первый в сознательной жизни сводных братьев обмен приветствиями.
— Иногда я встречаю ваше имя в газетах, которые вас расхваливают.
— Ну что вы!
Отвечая Харухико, Исаку подумал, что с тех пор, как он последний раз видел своего сводного брата, прошло уже несколько десятков лет. Было это в дни далекого детства, так что невозможно даже точно подсчитать, сколько минуло лет. Однако тот образ сводного брата, что долгие годы стоял перед глазами Исаку, неузнаваемо изменился: лицо отекло, налилось кровью и побагровело, живот и бедра сплошь заплыли жиром, весь облик Харухико воплощал некое тяжеловесное достоинство и самодовольство. В глазках же, притаившихся под очками в черепаховой оправе, читалась плохо скрытая настороженность по поводу неожиданного визита сводного брата.
Исаку без обиняков изложил суть дела.
— Ах вот вы зачем пожаловали, — удивленно промолвил Харухико. — Этот сельский храм называется Итинэн-дзи. Надо сойти на маленькой станции К., недоезжая две или три остановки до Кофу, а оттуда ехать на машине… Хм, сколько же там ехать-то?.. Я ведь тоже только однажды там и был, когда хоронили прах отца, а с тех пор ни разу могилы не навещал…
— Что ж, спасибо. Этих сведений уже достаточно, — поблагодарил Исаку и поднялся, собираясь откланяться.
Во встрече сводных братьев, не видевшихся несколько десятилетий, явственно прослеживалась привычка к деловым переговорам. Для обоих мужчин, уже перешагнувших середину жизни, умение скрывать свои чувства давно превратилось в органическое свойство натуры.
Прошло немного дней, и Исаку уже стоял перед могилой в храме Итинэн-дзи, выполняя волю измученной нервным расстройством матери.
— В самом деле, смешно… — беззвучно продолжал он шептать, застыв перед могилой отца. — Я, твой сын, превратился в старика, я старше тебя на восемь лет, но, по-моему, еще забавнее то, что мать, бывшая некогда твоей «сожительницей», стала древней старухой старше тебя на целых тридцать лет. Мало того, эта восьмидесятипятилетняя старуха уверяет, что сейчас снова постоянно видит тебя во сне. И будто бы во сне ты всегда показываешься только со спины. Иногда она видит, как ты, опираясь на трость, одинокий и печальный, бредешь по безлюдной улице в городе М. на Хоккайдо; иногда, задумавшись, стоишь на краю обрыва и любуешься морем; иногда, тяжко стеная, борешься с жестоким недугом в Институте рака Оцука… И во всех снах на правой руке у тебя будто бы всегда надета белая перчатка.
Заведующий больницей в районном центре, ты почти тридцать лет сам делал просвечивание пациентам, и от постоянного облучения рентгеном на пальцах правой руки у тебя образовалась раковая опухоль, так что два пальца пришлось отнять. Натянутая на руку перчатка должна была скрывать это увечье от глаз больных. Рак распространился с пальцев на кисть и запястье, с запястья на предплечье, оттуда на плечо, а затем на правую подмышку, и ты вынужден был, уже в который раз доверив заведование больницей своему заместителю, отправиться в Токио, чтобы снова лечь там в клинику Оцука. И вот настало время, когда вернуться оттуда живым тебе уже было не дано…
Но вернемся к снам матери. По ее словам, во сне ты казался таким одиноким, что ей невольно хотелось тебя окликнуть, но в этот миг она всегда просыпалась. Рассказав мне о своих снах, она все твердила: «Бедный отец, бедный отец!»
В тот момент она напоминала мать, горюющую над мертвым ребенком. Конечно, мать она только нам, своим детям, но если учесть срок жизни на земле, то она уже как бы и тебе стала матерью.
Та, что была «тайной сожительницей» некоего мужчины и не решалась показаться при свете дня, теперь, по прошествии многих лет, словно превратилась в мать, открыто оплакивающую этого мужчину. Право же, какая ирония судьбы! Вместе с тем становится понятен весь ужас женской доли. И еще, вероятно, приходит в голову мысль о преображающей силе времени…
— Наму Амида-буцу, наму Амида-буцу…
Незаметно подошедший настоятель, который уже успел переодеться в рясу, остановившись позади Исаку, бормотал слова призыва к Будде.
Монолог Исаку, обращенный к отцу, прервался.
— За вами пришла машина, — сказал настоятель.
* * *
Дом Тэйдзи Китахары находился в десяти минутах езды от храма Итинэн-дзи по дороге Аоумэ-мати, ведущей на запад. Сразу же за воротами, за стеной из черных железных листов, был разбит великолепный сад с искусственными горками, цветущими деревьями, прудом, где виднелись разбросанные там и сям валуны. Человек в элегантном кимоно, что, стоя у кромки пруда, задавал корм карпам, и был Китахара-сан собственной персоной.