Современный болгарский детектив
Шрифт:
— Слабенький? Это потому, что ты глотаешь его калории! — сказал однажды кто-то в очереди, и несколько человек заржали.
Однажды она увидела его на стройке — без шапки, в одном пиджаке, потный от напряжения, он объяснял что-то Диме. Тот сердито курил, глядя под ноги, на красную мокрую землю. Мария, бодрая, энергичная, радуясь, что нашла наконец своего любимого, крикнула:
— Алло! Тут один непослушный мальчик выскочил без пальто. Он что, хочет простудиться?
— Хватит! — крикнул Христов. — Я не ребенок, помни это.
— Ты что?
— Да ничего. Надоело.
Дима, бросив сигарету на землю, криво усмехнулся:
— Мы
— И опять придется таскаться до города и обратно за каждой запчастью. Кто это придумал? Какой дурак?
— Директор. Самолично.
Христов не смутился:
— С каких пор у нас все решают единолично? Это же не частная лавочка.
Он достал пачку сигарет, но, посмотрев на Марию, снова засунул пачку в карман. Стояла тихая солнечная погода, снег таял. Но белое небо обещало новый снегопад.
— Так нельзя, — нервно продолжал Христов. — Земля кончается, а мы ее расходуем на личные мероприятия. Директору что, не хватает двух квартир и дачи?
— Дача — его тестя. А у него только квартира, — сухо пояснил Дима.
— Ты хорошо осведомлен. Но ничего, я подам рапорт от имени нашей бригады. Все подпишем.
— Я не подпишу, — решительно сказал Дима.
Инженер дружески похлопал его по плечу, но голос у него стал резким, холодным.
— Подпишешь, мой мальчик, — сказал он. — Ты моя гордость и надежда.
— Возможно. Но этот дом — моя надежда.
— Так-так...
Дима оглянулся на Марию, будто ожидая от нее помощи и понимания.
— Мы с Драгой хотим пожениться. Не оставаться же на всю жизнь в этом мерзком монастыре, верно?
Инженер Христов, пожав плечами, холодно прищурился.
— Ладно. Ничего, я соберу другие подписи. Ты не один в бригаде.
— Я не один, но и другие ведь мечтают получить квартиру.
Стилиян Христов схватил Марию за руку и потащил ее по дороге — грязь хлюпала, кипела под ногами, как живая, готовая проглотить любой след — человеческий и птичий. Мария споткнулась, руки стали холодными и безжизненными от страха перед тем, что должно было произойти.
— Не преследуй меня, — сказал Христов умоляюще. — У меня такое чувство, что ты меня высасываешь — всего без остатка!
— Из любви к тебе... Я о тебе забочусь.
— Знаю, знаю, только я не привык. Лучше давай я о тебе позабочусь.
Она удивилась: ей ничья забота не была нужна.
— Они вон женятся, — пробормотала она.
— Мещанство это все. И эти машины с цветами и знаменами, будто сам патриарх Болгарии женится.
— Патриархи вообще не женятся, — сухо сказала Мария.
— Все равно.
Мария отпустила его руку, как только они дошли до шоссе. Подала пальто, и Христов оделся, глядя куда-то вдаль. Они кивнули друг другу и разошлись, не назначив встречи в столовой.
Почувствовав себя осиротевшей, глупой и смешной, Мария занялась работой. Она умела забывать о плохом, но в этот раз не выходило. Картины свадьбы, столько раз виденные, сегодня не убеждали. Это были мечты — и длинные, по локоть, лайковые перчатки, и фата, и бутон в петлице у жениха, и влюбленное его лицо, повернутое к ней...
Обедали вместе. Христов спросил, почему Мария бледна. Можно подумать, не он отнял у нее иллюзии, не он преподнес ей правду — беспощадную, точно охотничий нож.
А потом жизнь потекла по-прежнему: Мария готовила, стирала, гладила
— Брось, пожалуйста, своего кенгуру! — закричал Христов. — Неужели не видишь — мне не везет!..
Он увидел испуг в ее глазах и умоляющим тоном добавил:
— Уже третий год я собираю данные по теме — видишь эту кучу бумаг? Теперь надо все систематизировать, чтобы сделать собственные выводы.
Мария замолчала. Действительно, в его папках лежало огромное множество листов и листочков, исписанных его твердым, четким почерком. Они привлекали и мучили его, и Мария боялась открывать эти папки, точно это были клетки, из которых могли вылететь запертые в них птицы. Она решила молчать, садилась в нескольких метрах от него, любуясь его прямой спиной и правой рукой с карандашом, который то летел по белой бумаге, то еле двигался, как путник, увязающий в снегу. Стилиян часто останавливался, ерошил волосы и расправлял плечи, усталый, а может быть, и отчаявшийся. И тогда она приносила ему чашку кофе, а он только указывал ей, куда поставить. Однажды сказал:
— Меня смущает твое присутствие. Когда ты в комнате и смотришь на меня, я чувствую себя мухой, запутавшейся в паутине.
— Я на тебя не смотрю. Я вяжу, — ответила Мария.
— Ты смотришь мне в спину. Я люблю работать в одиночестве.
Она ушла вязать в свою комнату — маленькую, слишком душную. Окно выходило на чужие балконы, где лежало всякое старье. Обедали и ужинали вместе, потом засыпали на купленных ею кроватях. У инженера была большая зарплата, но половину он тратил на книги. Книги скапливались и занимали место, словно живые существа.
Иногда к ним приходили гости: Драга с Димой и Евдоким. Как-то пришли Стамен Юруков с женой, один раз Цанка, чтобы отпроситься на свидание с мужем в тюрьме. Все вели себя очень мило с Марией, казалось, нет ничего необычного в том, что они живут вместе. Гости не расспрашивали, не намекали ни на что, поднимали тосты за их здоровье, но почему-то не за их будущую свадьбу. Может быть, стеснялись инженера, не позволяли себе фамильярничать и подшучивать. Мария слышала, что год назад в этой же квартире побывала какая-то другая женщина. «Неужели, — думала она, — я потеряю человека, который по-настоящему мне дорог? Какое будущее меня ждет, если я упущу его и останусь, как неприкаянная, в этом омерзительном городишке? Ужас ведь берет, когда я провожу по главной улице и вижу площадь с памятником участникам Балканской войны! Нет, мы уедем отсюда, устроимся в большом городе. Заводов много. Купим машину, будем ездить летом где заблагорассудится. Мои готовы мне все отдать, лишь бы увидеть меня с законным супругом. Ох, а если опять получится, что я останусь одна? И надо же так: чуть только кого-нибудь полюблю — и он начинает замыкаться...»