Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
Она вздохнула. Застегнула блузку и юбку, снова принялась надевать свои блестящие украшения.
На дорожке, ведущей к калитке, они повстречали невысокого мужчину в черном берете. На нем была клетчатая рубашка с засученными рукавами и полотняные брюки; на затылке и за ушами клочками торчали седые волосы.
Он раскинул короткие руки.
— Милостивая пани!
— Добрый день, маэстро, — поздоровалась Ярослава Медекова. — Я не видела вас целую вечность... Уж и не помню когда.
— Милостивая пани, —
Глаза его блестели весело и довольно. И все же казалось, будто он не видит этой красной блузки, а смотрит куда-то вдаль.
— Пани Шустровой нет дома, пан Матейка, — сказал доктор Медек.
— Я встретил ее. Мне велено подождать. — Он улыбнулся и указал рукой на скамейку среди кустов можжевельника. — Вы уезжаете?
— Я — нет. Только жена уезжает.
— Тогда мы сможем побеседовать, не правда ли? До свидания, милостивая пани.
— С большим удовольствием, — сказал Медек.
«Фиат», словно оттолкнувшись от тротуара, умчался. Доктор Медек вздохнул и пошел к скамейке, на которой сидел художник Войтех Матейка, коренной житель Опольны.
В ординаторской хирургического отделения опольненской больницы зазвонил телефон, и доктор Гаусер, развалившийся на белом диване с книжкой в руках, взял трубку.
— Алло! Гаусер слушает, — сказал он. — О, да это ты!
— Наконец-то, — с облегчением произнес в трубке девичий голос. — Наконец-то я вырвалась. Сегодня здесь просто жуть, нескончаемые толпы. Вечером увидимся?
— Можно, конечно, где и как?
— Это очень просто, — ответила она с легким недовольством. — Когда стемнеет. В девять. У пруда. Знаешь какая теплая вода будет!
— Да, наверняка...
— Ой, вчера ночью у пани Калабовой украли скатерть, представляешь! Ту самую, что она повесила сушить на балюстраду.
— Ерунда, чушь какая-то, — возразил Гаусер. — Ну кто станет красть в замке грязную скатерть?
— Тем не менее она исчезла. А кстати, кто ее залил? Не ты ли? Наверно, надо заплатить.
— Ладно, я ведь ничего...
— Ну, мне некогда, пан доктор. В девять! У ворот парка! За прудом!
Угловая комната была настоящим музыкальным салоном, где царил коричневый рояль. Пюпитры, шкаф с нотами и клавирами, на нем две скрипки, к боковой стенке прислонена виолончель, рядом гитара с лентой. В углу, между окнами, небольшой круглый стол, на нем сервирован кофе; в креслах — Войтех Матейка, доктор Медек и Марта Шустрова. Марта наливала ликер.
— Аптекари и в этом мастера, — мечтательно произнес Войтех Матейка, поворачивая и поглаживая рюмку. — Жаль, нет среди нас магистра Шустра. Он был не просто фармацевт, а подлинный художник, талант
Марта присела в кресло и подняла рюмку,
— Ну тогда, может, помянем его?
Доктор Медек вежливо кивнул. В Опольну он ездил много лет и хорошо помнил долговязого красноносого фармацевта.
— Итак, милые гости, — сказала Марта Шустрова и и уселась, положив ногу на ногу (ноги у нее были красивые), — вы о чем-то спорили, а я вас перебила.
— Мы не спорили, — уточнил маэстро Матейка. — Мы ругались. Милая Марта, мы с доктором всегда ругаемся.
— А из-за чего на сей раз?
— Сначала-из-за копии Купецкого...
— Это не копия, — возразил доктор Медек. — Маэстро, я уже неоднократно...
Матейка махнул рукой:
— Чушь. Все одно. Ну а потом из-за последней статьи пана Медека. Убить столько сил и времени, потратить столько бумаги — и все на такие глупости.
— Что за статья?
— Да о Рамбоусеке, — презрительно фыркнул Войтех Матейка. — До чего докатились! Маститый искусствовед тратит время на этого с позволения сказать художника-примитивиста.
— Но послушайте, Войтех, — примирительно заговорила Марта Шустрова. — Нельзя же так, вы не должны недооценивать... Любой человек имеет право попытаться выразить себя в той форме, которая ему близка. В музыке, стихах, живописи. И не всем же быть профессионалами.
— Ну конечно. Право-то любой имеет, — согласился Войтех Матейка. — Любой! Я, например, тоже имею право шить обувь. Но ведь не шью. Так как наперед знаю, что не сумею. Или, может, что-то и сумею, но у меня никогда не получится хороший ботинок; я уж и не: говорю, что не смог бы тягаться с модельером-обувщиком. А ведь присутствующий здесь пан доктор изображает Рамбоусека как раз таким модельером — в искусстве. Послушайте, доктор, сколько он вам платит за рекламу?
Медек оскорбленно засмеялся.
— Много, — ответил он с плохо скрытым раздражением. — Вы себе даже не представляете, пан Матейка. — Он допил ликер и поднялся. — С вашего позволения, пани Шустрова, откланяюсь. Я еще не ужинал.
— Господи, неужто обиделись, пан доктор?
— Нет. Какие могут быть обиды. До свидания, маэстро. Спокойной ночи, пани Шустрова.
Кофе он не допил.
Войтех Матейка потер маленькие руки:
— Ну и завелся он сегодня...
— Милый Войтех, — вздохнула Марта Шустрова, — я столько лет знаю вас и ваше доброе сердце, и мне просто не верится, что вы можете быть таким язвительным.
Матейка отрицательно покачал головой.
— При чем тут язвительность? Я ведь не шучу. Порой я совершенно серьезно подозреваю, что Медек и Рамбоусек спелись. Только вот не пойму для чего? Зачем это Медеку? Ради денег? Они ему не нужны. Рамбоусеку — ради славы, это точно. Тут сомнений нет. Я его знаю с детства.