Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
Надпоручик Чарда, начальник управления общественной безопасности из районного городка Мезиборжи, вздохнул:
— Стало быть, топор?
— Да, доктор сказал: топор.
— Так. Товарищ поручик, вы отвечаете за то, чтобы в его квартиру...
— Я поставил туда двоих. Одного у двери, а второго под окном.
— Квартира была заперта?
— Да. Может, нам туда заглянуть?
— Ни в коем случае. Дождемся уголовного розыска. Мы можем что-нибудь упустить, не заметить. Ну а что там с этим Йозефом Коларжем?
— Ему двадцать пять лет, отсидел срок за нанесение
— А почему?
— Кто его знает, — пожал плечами поручик.
— Ну а эта Билкова что за птица?
— Работает в молочной. А вообще-то... Словом...
— Ясно, — понимающе кивнул Чарда. Выпрямился, быть может, для того, чтобы его было видно с площади, заложил руки за спину, похлопывая ладонью о ладонь. — Как бы нам чего не упустить... Вот что: вы ступайте за ним прямо сейчас, и... — Надпоручик говорил все медленнее и медленнее, пока не замолк совсем, будто старый граммофон, в котором кончился завод. — Черт побери...
— Слушаюсь. Я лично разыщу его. Что случилось? — Поручик подошел к Чарде и выглянул на площадь. На противоположной стороне, перед гостиницей, в тени яворов стоял большой черный автомобиль, блестевший лаком и хромированной сталью. Он выглядел почти зловеще — старинный, строгий и роскошный. «Мерседес-кабриолет» выпуска тридцать девятого — сорокового года.
— Вон та машина... — негромко начал Чарда.
— Хороша, ничего не скажешь. Стоит здесь с раннего утра.
— Взгляните на номер.
— Номер пражский. Какой-то пижон поселился в гостинице.
— Говорите, пижон?
— Я видел его только со спины, — ответил Шлайнер.
Надпоручик Чарда снял фуражку — он и впрямь вспотел.
— Бегите за этим подозрительным Коларжем. Хотя, может, это все ерунда, — добавил он задумчиво.
— Что?
— Да нет, ничего.
И Чарда махнул рукой.
Поручик Шлайнер вышел на площадь и огляделся. Всюду пусто, спокойно. У каменной ограды парка тихо ворчал дизель автобуса: там была остановка, водитель приехал немного раньше времени и теперь ожидал пассажиров. Заправщица бензоколонки, видно, умирала от скуки, потому что издали поздоровалась со Шлайнером. Возможно, что-то знает, подумал поручик. И тихо вздохнул. Он с утра был бледен и чувствовал себя больным. Ведь последнее убийство в Опольне, если горожанам не изменяет память, произошло давным-давно, в конце прошлого века.
Когда идешь арестовывать возможного преступника, положено волноваться. Но поручику Шлайнеру было не до волнений, его обуревали другие заботы.
— Выключите мотор, — недовольно бросил он водителю автобуса.
Шофер открыл дверцу и сидел, свесив ноги наружу и покуривая.
— Да он у меня дурит, не заведешь потом, товарищ поручик.
В иной день поручик прочел бы ему лекцию о техническом состоянии транспортных средств, но сегодня лишь покачал головой. И направился на улицу, ведущую
Ему незачем было разыскивать и выслеживать подозреваемого Коларжа. Он знал, в каком месте лесное управление ведет рубку, кратчайший путь туда вел через французский, а потом — через английский парк; прогулка минут на двадцать пять.
Нельзя сказать с уверенностью, любовался ли он красотами природы. Скорее всего, вряд ли — ведь он знал эти места с детства и воспринимал их не как причудливо-неповторимый прелестный ландшафт, придуманный талантливым садовником полтора века назад; он привык смотреть на парк сквозь призму своей профессии. Для него парк был источником вечного беспокойства. В парке вечно ночевали бродяги, случались драки. А перед рождеством именно здесь чаще всего крали елки.
Видимо, эти невеселые мысли и вынудили поручика Шлайнера остановиться. Он постоял в задумчивости. Потом свернул к ручью и берегом пошел в противоположную сторону, к пруду, которым завершался парк, гуда, где на окраине городка расположилась старая мельница и кучка домишек. Называлось это место «У цыган».
Управляющий Калаб хмуро смотрел на известняковые плиты во внутреннем дворе. Будто капитан дальнего плавания, наблюдающий за стремительным падением стрелки барометра.
— Печальная история, — сказал он сухо. — Убийство это.
Калабова вздохнула.
— Но ведь еще не доказано, что его убили, — голос ее звучал удивительно мелодично. — Может, Рамбоусек напился, упал и разбил голову.
Она сидела на письменном столе, совсем бледная, и беспокойно болтала ногами. Обращалась она не к мужу, стоявшему у окна, а, скорее, к сыну, который развалился в музейном кресле, списанном за ветхостью. Перед креслом лежали мокрые кеды, босые ноги молодой человек закинул на подлокотники.
— Да уж, — иронически проговорил Калаб, — Рамбоусек напился, потому что в свои шестьдесят лет был пылко влюблен, упал со скалы, у него еще хватило сил заползти в грот и только там испустить дух.
— Фу, ну что ты насмехаешься!
Калаб повернулся, сел на широкий подоконник и оглядел канцелярию, словно ему предстоял переезд. Хмурая мина его, возможно, объяснялась тем, что он вдруг заметил пустоту этого помещения, которую не скрашивали ни потертая вьетнамская циновка, ни три пожелтевшие гравюры. Занавеска на втором окне, выходящем под арку, была задернута.
Убогость канцелярии, как видно, навела Калаба на мысль о ничтожности его положения.
— Но скажите мне, бога ради, — вновь заговорила Вера Калабова, — кто стал бы убивать бедного Рамбоусека и зачем?
Калаб пожал плечами.
— Ты видел его, Мартин?
— Его накрыли тряпкой.
— Ну, отчаянный ты парень! Я бы, наверно, в обморок упала.
— Да какой там отчаянный, — отозвался Мартин Калаб, приглаживая руками волосы. — Просто так вышло. Проходил мимо, ну и... Пана, мы откроем завтра замок?