Современный детектив ГДР
Шрифт:
— Мы хотели бы поговорить с господином Кривицем. Он дома? — спросил Крейцер.
Паренек пожал плечами.
— Не знаю. Наверно, спит. А чего вам надо?
Крейцер открыл калитку, и они прошли по бетонным плитам дорожки, а потом поднялись на крыльцо. Взгляд паренька стал еще неприветливее. Он сердито поджал губы и повторил:
— Спит он. Неужто непонятно? Я его будить не стану. Он, знаете, как озлится?
— Дело важное, — сказал Крейцер, — попытайтесь все-таки разбудить его. Можете передать, что с ним желаете побеседовать лейтенант Крейцер. Он меня знает.
— Лейтенант? Без мундира?
На детском лице мелькнул какой-то проблеск мысли. Удивление сменилось недоверием. Наконец до
— Так вы из полиции?!
Крейцер и Арнольд не ответили.
Детское лицо отличалось редкостной переменчивостью. Секунду назад оно было недовольным и упрямым и вдруг почти без всякого перехода стало смиренным и по нему во всю ширь расплылась слащавая, раболепная улыбка.
— Я слетаю наверх, скажу ему… Вы только секундочку подождите…
Он шаркнул ногой и исчез за наборной деревянной дверью. Подхваченная сквозняком дверь бесшумно распахнулась. Крейцер и Арнольд увидели переднюю, застеленную красными джутовыми половиками. Зеркало на низком подзеркальнике, подставка для зонтов, вешалка — все красного цвета — помещались в нише за дверью. Подальше, возле окна, выходившего в сад, начиналась винтовая лестница на второй этаж. В передней были три двери, одна из них застеклена сверху матовым стеклом. Эта дверь была неплотно прикрыта, из-за нее доносилась музыка, звяканье тарелок, запах кофе. Потом музыка оборвалась и диктор с напускной беспристрастностью в голосе начал распространяться насчет «видов на урожай в зоне». Щелкнула ручка, голос умолк, дверь закрыли изнутри.
На втором этаже с грохотом захлопнулась дверь, и паренек кубарем скатился по лестнице. Левая щека пылала огнем, в глазах стояли слезы. Он с трудом сдерживал рыдание.
— Можете подняться, — сказал он сдавленным голосом и исчез за серой дверью.
Крейцер и Арнольд вступили в переднюю, закрыли входную дверь, подошли к лестнице. Крейцер приоткрыл серую дверь. За дверью оказалась полутемная мастерская, в которую надо было спускаться по бетонным ступеням.
Паренька нигде не было видно, зато было слышно. Он бушевал где-то в дальнем конце мастерской, бранился как каторжник и, судя по звукам, играл в футбол пустыми ведрами.
Крейцер и Арнольд переглянулись, потом Крейцер закрыл дверь и оба пошли к лестнице.
24
Комната была вытянутая, со скошенными с двух сторон стенами. Единственное окно располагалось на торцовой стене против двери.
Когда Арнольд и Крейцер вошли, Вальдемар Кривиц стоял, наклонившись к зеркалу на умывальнике, и причесывался. Он был в нижней рубашке без рукавов, защитного цвета бриджах, завязки которых свисали до щиколоток, и кожаных тапочках на босу ногу. Перед ним на обшарпанной мраморной доске умывальника стоял фаянсовый таз, такой же кувшин и множество коробочек, бутылочек с кремом для бритья, бриолином и прочими косметическими средствами, а на краю — стеклянная пепельница, полная окурков.
Кривиц медленно обернулся, выпрямился и прислонился к умывальнику. В угол рта он неторопливо воткнул сигарету. Лицо его было свежевыбрито, кожа на скулах блестела. Он едва заметно улыбнулся, и в серо-зеленых глазах мелькнуло смущение.
Крейцер обвел глазами комнату и сказал:
— Извините, что мы так неожиданно к вам врываемся. У нас были дела неподалеку. Не найдется у вас несколько минут, чтобы ответить на некоторые вопросы?
— Какие такие вопросы?
Крейцер попытался изобразить приветливую улыбку.
— Мы вас надолго не задержим, господин Кривиц. Мы хотим только расспросить о Дитере Николаи и садовом участке по соседству.
Кривиц чуть сгорбился, достал зажигалку и раскурил сигарету, потом глубоко затянулся и медленно выпустил дым из ноздрей.
—
Оттолкнувшись от умывальника, он выдвинул две коричневые табуретки из-под стола, стоявшего в центре комнаты, и обмахнул их. Крейцер и Арнольд сели, а Кривиц тем временем подошел к металлической кровати, положил сигарету в пепельницу на тумбочке и принялся заворачивать перину и подушку в простыню.
— Работал всю ночь. Немного поспал и вот только что проснулся. Менял у «москвича» задний мост. Для одного приятеля. Он директор магазина, и машина ему нужна позарез. А зятек работает только с двухтактными. Мне же он иногда по ночам разрешает пользоваться мастерской.
Он накрыл пледом свернутую постель, сунул в рот сигарету и подошел к столу, сколоченному из некрашеных досок, а потому имевшему очень прочный и солидный вид. На столе лежали остатки завтрака — кусок хлеба на газете, рядом испачканный нож с червой деревянной ручкой, огрызок ливерной колбасы, масло в пергаментной бумаге, огуречная кожура и две пустые бутылки из-под пива. Кривиц собрал вместе колбасу и масло, переложил их на газету рядом с хлебом, перенес все в большой, грубо сколоченный шкаф, стоявший в ногах кровати. Шкаф был платяной, но Кривиц отвел полки узкого отделения под посуду и продукты. Затем Кривиц открыл вторую створку — там висела одежда, — снял с плечиков черную рубашку с короткими рукавами, надел ее и застегнул. На внутренней стороне дверцы кнопками были приколоты изображения голых женщин из журнала «Магазин». Кривиц повернулся к гостям, и, когда увидел, что оба уставились на эту картинную галерею, в его глазах мелькнуло понимание и он локтем прихлопнул дверцу.
— Вы хотите что-нибудь узнать про Дитера Николаи? — спросил он. — Вы его подозреваете?
Крейцер улыбнулся.
— Мы ведь не можем подозревать каждого, о ком расспрашиваем. Кстати, кто был тот молодой человек, который открыл нам дверь?
Теперь улыбнулся Кривиц, презрительно и вместе с тем покровительственно.
— Это был Бруно, мой племянник, сын моей сестры.
— Ваша сестра замужем за господином Гехтом?
— Да, моему зятю больше повезло в жизни, чем мне. У него работящая жена, отличный домик, мастерская — не мастерская, а золотое дно, — и вдобавок руки-ноги при нем. Он всю войну просидел дома, мастером у Боша, в Клейнмахнове. Весь автопарк был у него под началом. Недурной исходный капитал после сорок пятого. — Он замолчал, поглядывая на свою сигарету. — Не то чтобы я завидовал. Я от души желаю ему добра, он неплохой мужик, если, конечно, не обращать внимания на его странности.
— У Бруно, вероятно, тоже есть странности? — вставил Крейцер.
— У Бруно? — Кривиц был явно удивлен вопросом. Потом он глубоко затянулся и вздохнул. — С ним просто горе. Порой он бывает не в себе, на него вроде как находит, и тогда его надо привести в чувство. Но отец, по-моему, с ним чересчур круто обращается.
— Когда он от вас спустился, у него одна щека была заметно красней другой. Вам тоже понадобилось приводить его в чувство?
— От вас поистине ничего не укроется, — хмыкнул Кривиц. — Да, как ни жаль, мне пришлось дать ему леща. Знаете, когда он ко мне поднялся, он был прямо невменяемый, все из-за вашего прихода. Он собирался попросту отшить вас, соврать, будто меня нет дома. Вот я и попытался его урезонить, объяснил ему, что это вполне безобидный визит, что, если человек ни в чем не виноват, ему и бояться нечего. Но без толку: у него началась вроде как истерика — он страдает манией преследования или как это там в медицине называется. Вот и пришлось разок ему смазать — эта мера творит чудеса и совершенно его успокаивает.