Современный Крез

Юрьев Юрий Ильич

Здесь-то на сцену и появлялся представитель «высоких банков»: он открывал порастратившемуся монарху кредит, выпуская в продажу от своего имени облигации очередного государственного займа. За такую гарантию он получал прежде всего жирный процент с выручки от сбыта облигаций — они доставались ему со скидкой с номинальной цены. Сохраняя, далее, в своих руках значительную часть долговых обязательств государства, банкир имел возможность оказывать давление на соответствующее правительство, чтобы получить выгодные казенные заказы или концессии. Наконец, великолепная осведомленность обо всех политических делах открывала перед банкиром поистине безбрежные перспективы для спекуляции государственными ценными бумагами на бирже: если положение складывалось благоприятно и курс облигаций (ренты)

должен был повыситься, «высокие банки» заблаговременно скупали их, играя «на повышение», в противном же случае тайком сбывали их с рук через подставных лиц (игра «на понижение»).

«Задолженность государства была... в прямых интересах той фракции буржуазии, которая господствовала и законодательствовала через палаты,— писал К. Маркс.— Государственный дефицит был как раз главным предметом ее спекуляции и важнейшим источником ее обогащения. По истечении каждого года — новый дефицит. После каждых четырех или пяти лет — новый заем. А каждый новый заем давал финансовой аристократии новый удобный случай обирать государство, искусственно поддерживаемое на пороге банкротства,— оно должно было заключать займы у банкиров на самых невыгодных условиях. Кроме того, каждый новый заем давал лишний случай грабить публику, помещавшую свои капиталы в государственные процентные бумаги, посредством биржевых операций, в тайну которых были посвящены правительство и парламентское большинство».

Ростовщические аферы «высоких банков» все чаще выходили за рамки отдельных государств и приобретали международные масштабы. Еще в начале XIX века Мейер-Амшель Ротшильд выступил посредником при предоставлении займов ландграфом Гессеном-Кассельским Вильгельмом IX королю Дании. Следующим этапом явилось посредничество Ротшильдов при финансировании британским казначейством государств — участников антинаполеоновских коалиций (только по этому каналу через руки братьев-банкиров прошло за 5 лет около 42 миллионов фунтов стерлингов). Наконец, после окончания наполеоновских войн Ротшильды непосредственно становятся во главе грандиозных банковских консорциумов, прочно прибравших к рукам размещение займов почти всем европейским правительствам: Пруссии и Австрии, Испании и Португалии, Неаполю и Пьемонту, Франции и царской России. Только последняя при участии банкирской фирмы «Братья Ротшильды» получила займов на круглую сумму порядка 7400 миллионов золотых франков. Нетрудно представить себе, какой куш остался при этом в карманах услужливых банкиров.

«Сила Ротшильдов состоит не столько в их личном состоянии, сколько в том положении, которое они заняли при правительствах»,— писал один из французских авторов, Капефиг, еще в середине прошлого столетия. Как личное тщеславие выскочек, так и теснейшая связь операций «высоких банков» с государственными финансами полуфеодальных монархий заставляют Ротшильдов упорно искать доступ в непосредственное окружение власть имущих, добиваться званий и почестей, способных хотя бы формально поставить их на равную ногу с наследственным родовым дворянством.

Основатель французской ветви Ротшильдов Джеймс, который занял бывший особняк Талейрана на улице Сен-Флорантэн в Париже, поддерживает теснейшие связи с чванным Виллелем — главой ультрареакционного правительства христианнейшего короля Людовика XVIII, восстановленного на престоле Франции штыками иностранных оккупантов. За особые услуги в размещении займов династии Бурбонов на груди у банкира появляется в 1823 году сверкающий крест командора ордена Почетного легиона. Еще более интимная дружба завязывается между Джеймсом и французским королем Луи-Филиппом Орлеанским, который сменил старшую линию Бурбонов в результате июльской революции 1830 года. Июльская монархия недаром получила меткое прозвище «царство банкиров»: во главе ее кабинетов король-буржуа поспешил поставить «высоких банкиров» — Лаффита, затем Перье — ближайшего компаньона дома Ротшильдов. Нет такого государственного вопроса, который решался бы без активного участия главной финансовой опоры режима. «Я знаю всех министров, встречаю их ежедневно, а когда замечаю, что их действия противоречат интересам правительства, то я отправляюсь к королю, которого вижу, когда захочу... Он мне полностью доверяет, выслушивает меня и принимает во внимание все, что я говорю»,— писал Джеймс Ротшильд в декабре 1840 года жене царского дипломата Нессельроде.

От Джеймса старался не отставать и его брат Натан, прочно осевший в Англии. В его салонах встречались самые блестящие представители британского титулованного дворянства — герцоги Сассекс и Соммерсет, принц Джордж Кембридж, дипломаты, чиновники, генералы. Сын Натана Антони получил в январе 1847 года дворянское звание баронета, другой его сын — Лайонел после нескольких неудачных попыток становится депутатом парламента — членом палаты общин от делового квартала Лондона — Сити, а его внук Натаниэл — лордом, пэром Англии.

В Вене Соломон Ротшильд приобрел огромное влияние на всесильного канцлера Меттерниха — человека, вершившего судьбами не только империи Габсбургов, но и всей Европы, которая стонала под пятой коронованных душителей освободительного движения народов. Личный секретарь князя-канцлера Генц, его доверенное лицо и правая рука, попросту состоял на содержании у банкира, получая 10 тысяч флоринов в год. Нужно ли удивляться, что уже весной 1817 года четыре брата Ротшильды — Соломон, Ансельм, Джеймс и Карл — получили от австрийского императора Франца в обмен на услуги по размещению займов дворянское достоинство и частицу «фон» (во Франции она превратилась в «де»), а 29 сентября 1822 года — наследственный титул барона. Новоиспеченные аристократы — рыцари денежного мешка поспешили выбрать себе соответствующий пышный герб и латинский девиз, гласивший: «Конкордиа, индустриа, интегритас» («Согласие, усердие, честность»). Остряки немедленно подметили, что познания банкиров в древних языках явно хромали: латинское слово «интегритас» означает не только честность, но и бескорыстие, а подобный эпитет звучал в приложении к имени Ротшильдов явной издевкой.

Деловые интересы, семейные связи, положение, с трудом завоеванное в «высшем обществе» аристократии тех времен, предопределили особую тактику представителей дома Ротшильдов на международной арене. Вложив огромные деньги в государственные обязательства европейских монархий, кое-как выдержавших шторм Великой французской буржуазной революции 1789 года и последовавших за ней войн, Ротшильды по мере сил пытались помешать венценосным должникам грызться между собой, чем последние способствовали приближению нового революционного землетрясения.

Но мнимое миролюбие баронов-финансистов, которым они не прочь козырнуть как «семейной традицией», немедленно испарялось, превращаясь в самую бурную воинственность, как только речь заходила о карательных экспедициях против народов, поднявших оружие на своих тиранов или чужеземных поработителей. Именно Ротшильды снабжали необходимыми средствами армии «Священного союза», которые топили в крови революции 1821 года в Неаполе и Пьемонте, а затем в Испании, получая в награду все новые и новые выгодные займы. Охотно они открывают кредит и на заморские авантюры колонизаторов. Например, во время захвата Алжира экспедиционным корпусом маршала Бюжо в 1830 году не кто иной, как Джеймс Ротшильд, в компании с фирмой «Андре и Котье», выступил в роли главного поставщика оружия и боеприпасов.

«Деньги — бог нашего времени, и Ротшильд — пророк его», — с горечью заметил как-то великий немецкий поэт Генрих Гейне. К середине XIX столетия бароны Ротшильды кажутся в зените своего могущества. Перед ними склоняются графы, заискивают герцоги, их помощи добиваются короли, императоры и папы. «Благодаря своим колоссальным финансовым операциям, своим деловым и кредитным отношениям дом Ротшильдов стал силой, настолько прочно захватившей контроль над рынком капиталов, что в состоянии по собственному произволу помогать или препятствовать действиям целых государств, включая величайшие европейские державы», — писал бургомистр Франкфурта-на-Майне. Но именно в этот момент на дом Ротшильдов обрушились тяжелые удары.