Современный румынский детектив
Шрифт:
Когда мы подъехали к дому, я смиренно попросил Серену иа обратном пути из гаража прихватить все, что она сочтет необходимым для исцеления моих физических и душевных ран.
— Деньги! — не глядя на меня, она протянула руку.
— Какие деньги?! — я притворился удивленным. — Деньги на ежедневные расходы, сударь!
Я предложил сумму, которую она, следуя женской логике, недоступной примитивному мужскому уму, тут же удвоила. В конце концов я дал половину того, что предлагал вначале. Она поморщилась и сказала, что я скряга, Я не принял этого на свой счет и попросил ее вернуть
Восходя на Голгофу, Иисус под тяжестью своего креста падал три раза. Я не упал ни разу под тяжестью мешка с деньгами, о котором мечтал, но зато на каждом шагу останавливался, чтобы перевести дыхание. От напряжения глаза у меня заволокло туманом, и если бы какой-нибудь окулист заглянул в неизведанные глубины моих зрачков, под черепной крышкой он увидел бы лишь мельтешение тоненьких, извивающихся и переплетающихся, как змейки, линий на бумажках — зелененьких и хрустящих, как туго накрахмаленные манишки девятнадцатого века.
Когда появилась Серена, держа в каждой руке по большому белому пакету, я уже так надрался, что принял пакеты за двух пухленьких гусынь. "Гордоне" был наполовину пуст, а я — пьян в стельку. Боль прошла, так что единственным эффектом капсул алгокалмина была невыносимая горечь во рту. Серена обмазала меня йодом, перевязала плечо, заделала все дыры и ссадины. Она безбоязненно вертела меня во все стороны, а я даже не пикнул, только время от времени прикладывался к бутылочке и с каждым новым глотком все больше становился похожим на того морского волка, который, опорожнив бочку с ромом, разглядывал ее дно в подзорную трубу. Поэтому, когда Серена туго набивала мне ноздри марлей, проводя антисептические манипуляции, а моя носовая перегородка трещала и скрипела так, что любой сверчок лопнул бы от зависти, я издавал только слабый лепет. Потом она, как мама, переодела меня во все чистое и оставила храпеть на диване, который позже я прозвал ложем страданий.
Иногда я просыпался — лишь затем, чтобы принять антибиотики и успокоительную микстуру с синей этикеткой, означающей, что сэр Гордон произвел это лекарство для внутреннего употребления; там же приводилось и официальное уведомление аптеки о том, что она открыта" по соизволению Ее Величества королевы". Вот так, в хмельном угаре, я провел довольно долгое время, пока не выцедил, не без сожаления, драгоценный пузырек до дна.
На третий день, в пятницу, 5 января, проснувшись с тяжелой головой, я попросил кофе, немало удивленный переменами в моем организме.
— Можно даже большую кружку! — уточнил я.
— Доброе утро, дармоед! — взяла меня в оборот Серена.
Она только что вышла из ванной, завернувшись в пушистый белый халат и соорудив на голове внушительный тюрбан из полотенца. При дневном свете ее глаза были совершенно фантастические — широко распахнутые окна в страну Утопию.
"Раскрывшиеся чаши снежных лилий, Пурпурных роз душистый первый цвет, Напоминая, мне не заменили Ланит и уст, которым равных нет."
Я взял ее за руку и притянул к себе. Нельзя сказать, что она сопротивлялась. Я обратил внимание, что ни тюрбан, ни толстый слой питательного крема на лице ее не портили. К сожалению, она мне очень нравилась. Серена нахмурилась, запахнула халат и отправилась на кухню поступью, достойной по меньшей мере Роксоланы — любимой жены в гареме Сулеймана Великолепного.
Пока она отсутствовала, я закурил. От дыма я несколько обалдел, поэтому не успел удивиться ни тому, что плечо уже не так болит, ни своей элегантной синей пижаме в тонкую золотистую полоску. Вскоре Серена внесла поднос, величиной не уступавший лужайке перед Белым домом, и я спикировал на него как коршун, даже не пытаясь вспомнить, когда в последний раз обедал. Пристроившись рядом со мной, Се река протянула было руку за тоненьким ломтиком салями.
— Лапы прочь, горе — оптимистка! — Я шлепнул ее по руке.
— При чем тут оптимистка?! — недоуменно спросила она, покоряясь своей участи, и тут же начала подпиливать ногти.
— В твоем возрасте пора бы уже знать, что по восприятию мира люди делятся на две масти. В первую входят оптимисты, то есть те, кто воспринимает мир как одно большое вымя, созданное только для того, чтобы его сосать…
— И я вхожу в эту категорию? — Да.
— А кто относится к другой? Ты?
— Мы, пессимисты, считаем, что земля — не что иное, как исполинская бомба, готовая в любой момент взорваться и всем за себя отомстить.
— К счастью для человечества, я еще не нашла соска, а ты — фитиля! — При этих словах купол мечети на ее голове угрожающе закачался. Она отхлебнула кофе и со вздохом добавила: — Сегодня похороны Рафаэлы.
— Ты идешь? — на всякий случай с надеждой спросил я. — Да.
— Попытайся что-нибудь узнать.
— Это рискованно…
— Разве тебе непременно должны прихлопнуть дверью нос, или прищемить ухо, или выколоть глаз через замочную скважину?! Не только ногти оттачивай, моя дорогая, но и ум! Ты могла бы потянуть за язык вдовца?
— Если он разгуливает высунув язык, то я буду не я, если не потяну!
Она подняла руки, чтобы издали рассмотреть ногти. Последний кусок я проглотил, дрожа как от озноба. Я прикончил все, что было на подносе, лужайка превратилась в пустырь.
— А ваша светлость что собирается делать? Спать беспробудным сном?
— Покамест я собираюсь искупаться, — ответил я, закуривая новую сигарету. — А дальше посмотрим.
С сигаретой во рту я попытался подняться. От долгого лежания болели все мышцы, ноги стали ватные. Неуклюже, как цыпленок из скорлупы, я вылез из постели и подошел к окну. Дневной свет меня ослепил. Давненько же я не имел удовольствия любоваться сиянием дня! В течение нескольких дней я был всего лишь пьяненьким кротом, роющим нескончаемые ходы в золотом муравейнике.
День обещал быть чудесным, солнечным. Пока длилась моя арктическая спячка, все замело снегом. Вдоль заборов выросли настоящие сугробы. Несколько домовладелиц делали вид, что сгребают с тротуара снег, а на самом деле, пользуясь случаем, сплетничали о соседках.
— Ставлю тебя в известность, что я одеваюсь и ухожу! — заявила Серена, вставая и запахивая полы халата.
При мысли, что под халатом у нее ничего нет, меня прошиб пот, Я загасил сигарету в пепельнице и попросил: