Современный русский детектив. Том 5
Шрифт:
Выключив магнитофон, Ксенофонтов набрал номер своего друга. Зайцев поднял трубку тут же, будто ждал звонка.
— Ну, спасибо, старик, — сказал Ксенофонтов. — Подсунул ты мне задачку. Добавить ничего не хочешь?
— Среди тех, с кем она общалась, нет ни Саши, ни Вовы.
— Разумеется. Работали заезжие гастролеры.
— Ты уверен?
— И это пока все.
— Знаешь, хочу тебе признаться, — Зайцев помялся. — Никого мне так не хотелось найти, как этих Сашу и Вову.
— Как я тебя понимаю, старик, — проговорил Ксенофонтов со вздохом и, положив трубку, включил запись. А когда пленка кончилась, он снова перемотал ее и еще раз прослушал от начала до конца. Зайцев оказался прав — предсмертный крик девушки,
А дальше Ксенофонтов повел себя столь странным образом, что редактор усомнился в его какой-либо полезности для газеты. Подперев ладонями подбородок, он сидел за своим столом, и взгляд его, отсутствующий и затуманенный, говорил, что обдумывает он вовсе не название статьи о несчастных коммунальщиках. Поначалу редактор решил, что Ксенофонтову нужно встряхнуться, каждому журналисту необходимо время от времени встряхиваться, чтобы освободиться от всех тех глупостей, которыми пропитываешься в газете. И Ксенофонтов охотно уехал в командировку на два дня, потом на три дня, но, когда бухгалтер напомнила ему, что пора отчитываться, выяснилось, что ездил Ксенофонтов совсем не в те места, куда его посылали. Это было уже чрезвычайное происшествие, и незадачливого журналиста наверняка бы вышибли из газеты, если бы редактор увидел в его глазах хоть какое-нибудь раскаяние. Несмотря на крупные неприятности, глаза Ксенофонтова оставались затуманенными все той же неотвязной мыслью, которой он ни с кем не желал делиться.
Первое время Зайцев тревожил его телефонными звонками, напоминая о своих надеждах на него и даже льстил, что уж совсем не было похоже на следователя. Дело дошло до того, что он пригласил Ксенофонтова на пиво, а тот отказался, сославшись на занятость, через минуту свой отказ объяснил недомоганием, а когда Зайцев, забеспокоившись, сам приехал к нему, дома никого не оказалось.
В редакции заметили еще одну особенность — Ксенофонтов, который никогда не интересовался библиотекой, теперь часами просиживал в маленькой полуподвальной комнатке и читал… Что, вы думаете, он читал? Газеты. Дело в том, что в редакцию приходили едва ли не все областные газеты — точь-в-точь такие же, как и ксенофонтовская, и чем там можно было интересоваться… Уму непостижимо. Библиотекарша, сухонькая женщина, бдительная до чрезвычайности, уверенная в том, что в библиотеку приходят для того лишь, чтобы стащить книгу или вырезать из газетной подшивки статьи о пришельцах, народной медицине или экстрасенсах, поначалу к Ксенофонтову отнеслась с привычной настороженностью, но, ни разу не увидев в его руках лезвия, успокоилась. А Ксенофонтов продолжал листать газеты. Что он в них искал, что находил, чем привлекали его безудержно скучные полосы, понять никто не мог.
Однажды редактор не выдержал и, найдя его в каморке за очередной подшивкой, подсел, помолчал и спросил тихим голосом:
— И сколько это будет еще продолжаться?
— Дня два, может быть, три, — ответил Ксенофонтов.
— Хорошо, — кивнул редактор. — Неделю я, пожалуй, потерплю. Но не больше.
— Договорились, — ответил Ксенофонтов, не отрывая взгляда от последней страницы газеты, где публиковались объявления, брачные призывы, телевизионные программы, спортивные и культурные новости.
Как-то он позвонил Зайцеву прямо из библиотеки.
— Слушай, старик… Эти Саша и Вова нигде не наследили?
— Пока нет. Но ждем. Такие не останавливаются.
— Я знаю.
— Да, кстати… Редактор звонил моему начальнику, спрашивал, не мы ли поручили тебе какое дело… Говорил, что из газеты тебя пора гнать.
— Я знаю, — повторил Ксенофонтов и положил трубку.
А когда Зайцев
— Зайцев нашел его в редакции, неутомимо листающим какие-то рукописи.
— Порядок! — Ксенофонтов поднялся, набросил пиджак, висевший на спинке стула, и широко шагнул к двери. Оглянулся на Зайцева, оставшегося в кресле. — Так едем?
— Куда?
— На концерт. Скажи честно, ты давно был хоть на каком-нибудь захудалом концерте?
— По-моему, я на них никогда и не был.
— Не переживай, наверстаем! — И было что-то такое в уверенном голосе друга, что смертельно усталый следователь поднялся и послушно побрел к двери.
Черная «Волга» стояла у подъезда. Рядом с водителем сидел действительно крепенький парнишка. Увидев Зайцева, он хотел было перейти на заднее сиденье, но тот его остановил и вместе с Ксенофонтовым расположился сзади.
Через два часа они въехали в соседний город. Ксенофонтов уверенно показывал дорогу, и вскоре машина остановилась на оживленной площади — в филармонии скоро должен был начаться концерт.
— Вперед! — Ксенофонтов решительно направился к служебному входу.
— Послушай, — Зайцев тронул его за локоть, — может быть, в ваших газетных коридорах все иначе, но я не могу на ходу принимать решения. Я должен знать, куда иду, зачем, чего ждать и к чему быть готовым.
— Отвечаю, — легко произнес Ксенофонтов, не замедляя шага. — Никаких решений принимать не придется. Принимать решения будешь завтра в кабинете начальника. Чего ждать… Предстоят приятные неожиданности. А твой помощник, — Ксенофонтов кивнул в сторону машины, — пусть остается пока с водителем. На всякий случай… Чего не бывает в нашей жизни, полной опасности и риска. Да и билетов у нас только два.
Действительно, девушка сдержала слово, и билеты были отложены. Друзья прошли в зал и уселись в третьем ряду как раз напротив сцены. В ближайшие два часа им предстояло наслаждаться искусством победившего пролетариата. Плотненький мужичок подбрасывал гири, ловко ловя их собственным загривком, другой артист не менее ловко подбрасывал девушку, и та взлетала, вертелась, переворачивалась в воздухе, неизменно попадая ступнями в ладошки своему подбрасывателю. Потом полуголая тетенька бесстрашно пропела несколько песенок, стараясь, чтобы ее исполнение ничем, ну совершенно ничем не отличалось от исполнения телевизионных див. Жаловался на свою непутевую судьбу паромщик, перевозя людей с берега на берег, носился между хатами аист, роняя, где надо, детишек, а несчастная женщина безутешно просила Шерлока Холмса разыскать ее первую любовь.
— Кто бы мне нашел мою любовь, — не менее безутешно проговорил Зайцев.
— Твоя любовь нашлась, — ответил Ксенофонтов, не отрывая взгляда от сцены.
— Ты бы хоть спросил, кто есть предмет моих воздыханий.
— Зачем… Я и так знаю. Саша и Вова. Вот в данный момент… в пяти метрах от тебя… освещенный прожекторами… в прекрасно сшитом костюме… на сцене… потешает публику… Саша.
— Ха! — хмыкнул Зайцев, не вполне вникнув в смысл сказанного, но через секунду медленно-медленно повернулся к Ксенофонтову. — Что ты сказал?
На губах Ксенофонтова блуждала счастливая улыбка. Примерно так смотрят родители на своих чад, которые, окончив первый класс музыкальной школы, впервые поднимаются на сцену. Была в его улыбке и родительская умиленность, и гордость, и даже некоторая блаженность.
— Как он тебе? — спросил Ксенофонтов. — По-моему, ничего. И рост, и голос, и манеры… Бедную Таню можно понять.
— Так, — еле слышно проговорил Зайцев, словно боясь вспугнуть пугливую дичь. — Так… Но у него другой голос.