Совсем другое время (сборник)
Шрифт:
Копалеишвили не без удовольствия наблюдал, как по залу прокатился шепот совместного чтения.
– Этим словом, – выступавший помахал ладонью, – генерал как бы прощался…
Зал соображал непозволительно долго.
– Это слово – пока, – сказал, улыбаясь, Копалеишвили.
Шепот незаметно перешел в гул. Движением головы докладчик вернул на место непослушную челку. Байкалова что-то написала на листке и показала это Грунскому. Написанное Грунский прочел, переводя от буквы к букве указательный палец. Точно так же он прочел это в обратном направлении. Пожал плечами.
– Но в слове окоп, – озабоченно сказала Байкалова
Копалеишвили оперся на кафедру и откинул голову к плечу. Его лицо не выражало ничего, кроме усталости. Пригладив волосы, он стал медленно перекладывать на кафедре страницы. Байкалова поднялась с места и вопросительно смотрела на докладчика.
– Я проверю вашу информацию, – сказал после молчания Копалеишвили.
Соловьеву хотелось на воздух. Для этого ему нужно было что-то объяснять Дуне, но он не находил слов. Кроме того, момент смены докладчиков был упущен, и выходить теперь было неудобно. Соловьев досадовал на свою нерешительность. Выступала Алекс Шварц, специалист по гендерным исследованиям из Бостона. Говорила приятным мужским баритоном. Тщательно подбирая слова, отдавала предпочтение именительному падежу и инфинитиву. Головная боль Соловьева становилась всё сильнее.
Свое сообщение о генерале Шварц начала с подробного рассказа о знаменитой кавалерист-девице Надежде Андреевне Дуровой (1783–1866). Американская исследовательница напомнила присутствующим, что пробиться в русскую армию на переломе XVIII–XIX веков женщинам было нелегко. Уделом женщины (Шварц продемонстрировала несколько вышивающих движений) считалось рукоделие. Кухня (резка воображаемых овощей). Постель (движения всадника).
Но. У юной Надежды с рукоделием ничего не получается. Кружево она – рвать (иллюстрация). Портить (иллюстрация). Путать (иллюстрация). «Два чувства, – процитировала докладчица Дурову, – столь противоположные – любовь к отцу и отвращение к своему полу, – волновали юную душу мою с одинаковою силою, и я с твердостию и постоянством, мало свойственными возрасту моему, занялась обдумыванием плана выйти из сферы, назначенной природою и обычаями женскому полу». [75]
75
Дурова Н.А. Записки кавалерист-девицы. Цит. по: Арбатовский вестник. 1995. № 1. С. 23.
Девочку отдают для воспитания фланговому гусару Астахову. Он учит ее владеть шашкой (иллюстрация). Стрелять (иллюстрация, звукоподражание). Ездить верхом (иллюстрация, совпадающая с постельной). Заметив, что Байкалова встала, докладчица адресовала ей успокаивающий жест:
– Вам интересно, как всё это связано с генерал?
– Мне интересно, – сказала Байкалова.
Шварц вышла из-за кафедры, подошла к Байкаловой и полуобняла ее:
– Просто генерал был женшина. Как Надежда Андреевна. Как мы с вами. Ви не знал?
Байкалова предпочла промолчать. Она всё еще находилась в объятиях Шварц.
– Почему Жлоба его не расстрелить?
– Почему? – осторожно спросил Грунский.
– Он знал тайну генерал. Он его лубил.
Соловьев встал и, ни на кого не глядя, стал пробираться к выходу. Только оказавшись на свежем вечернем ветру, он почувствовал, что его рубашка была мокрой от пота. Он расстегнул две или три пуговицы и отлепил рубашку от груди. Сзади подошла Дуня и положила ему на плечо подбородок.
– Пойдем?
Соловьев едва заметно повел плечом.
– Голова болит.
– У меня в номере есть таблетки, – она потерлась носом о его шею.
Не отрываясь, Соловьев смотрел на универмаг Чайка.
– Голова болит из-за тебя.
Дуня не сказала ни слова. Она развернулась и исчезла за колоннами театра. Соловьев медленно пошел к гостинице.
14
Утро не предвещало скандала. Лишенная ряби морская поверхность казалась полированной. На смену дувшему вечером ветру пришли умиротворяющие воздушные волны. Утреннюю прохладу они соединяли с едва различимым запахом рыбы, и эта смесь Соловьеву очень нравилась. Но скандал состоялся.
Утреннее заседание вели Кваша и Шварц. Точнее говоря, вела его Шварц, а Кваша сидел рядом. С самого начала она взяла микрофон и уже не выпускала его из рук. Кваша не протестовал. Вначале он рассматривал хрустальную люстру зала, а затем стал что-то быстро записывать на лежавших перед ним листах.
Еще перед выходом первого докладчика на сцене появился невысокий человек в спортивном костюме. Слегка покачиваясь, он дошел до председательского стола и оперся на него рукой. Какое-то время стоял неподвижно, глядя в пол.
– Ви кто? – доброжелательно спросила его Шварц.
– Я? – человек помолчал. – Ну, допустим, осветитель.
Он опустился на корточки и положил локти на стол.
– У вас ошень усталый вид, – сказала Шварц.
Назвавшийся осветителем кивнул. Потянувшись к графину, он налил себе воды и выпил.
– Просто я немного устал.
Он поднялся на ноги и медленно удалился. Внизу, у лестницы, уже стоял московский исследователь Папица, ожидавший освобождения сцены. Окинув осветителя презрительным взглядом, маленький Папица взлетел по ступеням. Он был в смокинге и при бабочке, которая лишь изредка выглядывала из-под длинной, словно не по размеру подобранной бороды. Сосульки усов угрожающе разлетались в стороны. Это делало его похожим на Дон Кихота, Сальвадора Дали и Феликса Дзержинского одновременно. Взятые поодиночке, перечисленные лица не имели с Папицей ничего общего. И борода, и смокинг, и резкие движения докладчика напомнили Соловьеву кукольный театр, приезжавший в его школу перед каждым Новым годом.
Он любил эти представления за нарядные костюмы кукол, за блестки на занавесе, за аромат елки, уже поставленной в углу актового зала, но еще не украшенной, и за мысль о приближающихся каникулах. Он любил эти представления даже в старших классах, когда его интересовали совсем другие вещи, когда, находясь в зале, он потихоньку сжимал Лизину руку и думал, что их, сидящих на детском спектакле, связывают недетские отношения, и это невероятно его заводило.
Соловьев осторожно повернул голову и нашел глазами Дуню. Она сидела через два ряда от него. Сидела прямо, как-то даже несгибаемо, и не отрываясь смотрела на сцену. Так и должна сидеть изгнанная женщина, подумал Соловьев. Он впервые почувствовал к ней что-то похожее на симпатию.
Доклада Папицы ждали с нетерпением. Это не было связано с каким-то особым положением исследователя в исторической науке. Такого положения Папица не имел. Это не было связано даже с бородой Папицы, делавшей его устные выступления гораздо привлекательнее письменных. Причина интереса состояла в основном вопросе генераловедения, вынесенном в заглавие доклада: Почему генерал остался жив?
Одновременно с началом доклада возникло движение на балконе осветителя. За стальными конструкциями показалось лицо человека, выходившего на сцену, и через мгновение один за другим стали зажигаться прожекторы. Поскольку подсветка осуществлялась только с правого балкона, на сцене образовались зловещие черные тени. На председательствующих были направлены два цветных луча – зеленый и синий.